Только теннис - [2]

Во мне, видимо, было заложено спортивное начало. Во всяком случае, я терпеть не могла девчачьих разговоров, играть предпочитала только с мальчишками, причем в те игры, где надо много двигаться, например в "царь горы", в которой требовалось захватить вершину снежной горки и никого на нее не пускать. А какой у нас был роскошный двор зимой! Тогда в Москве то ли снега выпадало больше, то ли его убирали реже, но сугробы вырастали до наших окон на втором этаже. Это сулило еще одно увлекательное развлечение: ведь можно было прыгать прямо с крыши в сугроб, что я и делала. Прыганье с крыш сараев, окружающих двор, стояло на втором месте после "царь горы", где надо было отбиваться и руками и ногами от нападавших. Прыгала я довольно много и тем самым неплохо развила координацию. Как-то раз мы обошли крыши всех сараев, наступил вечер, пришла пора идти домой, но осталась последняя, напротив наших окон, и лишить себя удовольствия еще раз прыгнуть я не могла. И только я залезла на крышу, как открылась дверь дома и на пороге показался отец. Я стою и думаю: "Прыгну, не прыгну, все равно влетит..." И прыгнула. Отец потом сказал, что, если бы я не прыгнула, он бы меня наказал.

Мама, в общем, довольно мягкий человек, под влиянием тети Кати была очень строга. Правда, у нее я могла еще что-то выклянчить: "Мам, ну еще полчасика, мам, еще пятнадцать минут", и она сдавалась. Тетя же говорила: "Ольга!" - и любые просьбы были бессмысленны. И при всем при этом я обожала тетю Катю. Любила ездить к ней мыться, любила ее котлеты, ее салат с капустой и укропчиком. Тетя Катя своих чувств открыто не выражала, однако и она ничуть не меньше любила меня. В последние годы она говорила: "Все верно, если это сказала Ольга", - мои слова становились, в ее понимании, законом. Мама и тетя первыми приходили мне на помощь. Они вместе растили мою дочку Катю. Первые дни после рождения Кати мама тяжело болела, и тетя приезжала к нам каждый день. И до самой смерти тетя Катя помогала маме с Катюшей, хотя ее сын, Виктор, рано женился, у нее было много хлопот с родной внучкой, но она считала своим долгом заботиться обо мне и моих близких.

Вся моя родня приехала в Москву из Рязани. Дед с маминой стороны умер рано, бабушка никогда не работала, возилась по дому. И папа тоже из Рязани. Я рязанская, разве это не чувствуется? Мы, рязан-ские, - страшные патриоты. Рязанская в финале Уимблдона! Звучит?! Как-то, когда бабушка была еще жива, но уже в легком маразме, Витя, мой будущий муж, смотрел у нас дома хоккейный чемпионат мира по телевизору. "Милок, - спрашивает бабушка, - кто же там играет?" - "Рязанские, бабуля!" - "Ой, наши! А кто же?" Витя назвал пару рязанских деревень. Бабушка была в восторге: свои побеждают.

Бабушка была простой женщиной. Но как все простые русские люди, порой высказывала глубокие и здравые мысли. Я привезла из-за границы свой первый магнитофон, "Грюндиг". Огромная такая бандура с кассетами. Естественное желание тогдашних обладателей магнитофонов - записать на пленку голоса своих родных. Я записала бабушкину речь, потом дала ей послушать. Она послушала, помолчала, потом изрекла: "Да, хорошая штука дураков выводить". Фраза эта осталась в нашей семье на всю жизнь. Интересно, что бы сказала бабушка, увидев у нас видеокамеру?

Дома нашего на улице Мишина уже нет, его давно снесли. Перед сносом наша семья разъехалась. Маме очень хотелось жить своей семьей - надоела коммуна, и мы переехали в однокомнатную квартиру.

А бабушка так и жила с сыном в деревянном доме - им долго не давали квартиру, хотя мамин старший брат был инвалидом войны. Потом они поссорились, она переехала к нам. Год я спала на полу, отдав бабушке свой диван.

А как было замечательно в том, старом доме! Жили очень дружно, хотя народу было немало: семей шесть жило внизу и, кажется, еще четыре наверху. Летом по вечерам соседи во дворе вместе пили чай. Детей было много, и в нашем воспитании принимали участие все взрослые. Меня, например, от смерти спасла соседка. В совсем крохотном возрасте у меня началась диспепсия. Мама из-за грудницы не могла кормить. На помощь пришла тетя Шура, откормила, взяв к себе уже синенькой. Ее дочка Таня, с которой я за руку ходила в школу, - моя молочная сестра.

Вторая моя подруга детства - Надя, из соседнего дома. Мы дружили, можно сказать, с колясочного возраста. Когда наши дома снесли, мы потеряли друг друга и встретились только через много лет... На одном из приемов в Нью-Йорке ко мне подошел молодой человек, сказав, что со мной хочет поговорить женщина, но стесняется. Мы с ним прошли в другой конец зала, и я в удивлении вскрикнула: "Надя! Ты что?" - "Оля, ты стала такой знаменитой, я боялась". Надя вышла замуж за дипломата, они тогда работали в нашей миссии в Нью-Йорке.

Мне исполнилось четыре года, когда меня оторвали от бабушки, которая души во мне не чаяла, и отдали в детский сад. Так решила мама, которая задумала воспитать во мне дух коллективизма. Сходила я в детский сад раза два. Эта неволя была не по мне, я рыдала все дни напролет. Дома сквозь плач жаловалась, что меня хватали там за руки и выкручивали их. Бабушка сказала: "Только через мой труп Оля пойдет в детский сад". А ведь в те годы устроить ребенка в детский сад почти невозможное дело. То же самое приключилось и с пионерским лагерем. Десять дней я плакала без передышки до приезда родителей, навестивших меня, потом еще десять дней после их отъезда. Мама вынуждена была забрать меня домой.