Только с дочерью - [33]

Махмуди досадовал на то, что у Резы такая короткая память, однако, решив не злоупотреблять своим почетным положением в семье, ретировался.

– Мы не можем больше здесь оставаться, – сказал он мне. – Мы ведь приехали сюда ненадолго, чтобы тебе стало лучше. Надо возвращаться. Нельзя обижать сестру.

Меня охватила паника. Я умоляла Махмуди пощадить меня, не сажать обратно в тюрьму – в этот ужасный дом этой ужасной Амех Бозорг, но он был непреклонен. Махтаб огорчилась не меньше моего. Даже несмотря на постоянные ссоры с Мариам, здесь ей, безусловно, нравилось намного больше. В тот вечер мы с ней заперлись в ванной и молили Бога не оставлять нас.

И Он нас не оставил. К нам спустились Маммаль, и Нассерин – я допускаю, что Махмуди, увидев, как мы расстроены, с ними предварительно поговорил, – и предложили нам новый план. К моему изумлению, оказалось, что Нассерин бегло говорит по-английски – до сих пор она от меня это скрывала.

– Маммаль целый день работает, а я во второй половине дня ухожу в университет, – объяснила она. – Нам нужно, чтобы кто-то присматривал за малышом.

Махтаб завизжала от радости. Их годовалый сынишка Амир был незаурядным, сообразительным ребенком, и Махтаб любила с ним играть. Более того, на него надевали ползунки.

В Америке я ненавидела Маммаля еще больше, чем Резу; что касается Нассерин, то она смотрела на меня свысока. Тем не менее возможность перебраться к ним на верхний этаж была благом по сравнению с возвращением под кров Амех Бозорг, кроме того, их предложение не было тарафом. Они оба действительно хотели, чтобы мы у них поселились. Махмуди согласился, однако еще раз меня предупредил, что это только на время. Вскоре нам предстоит вернуться к его сестре.

Поскольку вещей у нас было мало, мы быстро собрались и поднялись наверх.

Там мы застали Нассерин с рассеивателем в руках – в нем курились зловонные черные зерна, – который она держала над головой мальчика, отгоняя от него на ночь злых духов. По-моему, лучше было бы рассказать ему сказку и дать стакан теплого молока, но я промолчала.

Маммаль и Нассерин любезно предоставили нам свою спальню, так как им было все равно, где спать – в кровати или на полу. Они вообще с презрением относились к мебели. В столовой у них стоял большой стол и с десяток стульев; в гостиной – гарнитур современной мягкой мебели, обитой зеленым бархатом. Однако они не пользовались пережитками эпохи шаха и держали двери в эти комнаты закрытыми, предпочитая есть и беседовать на полу в холле для гостей, устланном персидскими коврами, где были телефон и немецкий цветной телевизор – и все.

По сравнению с Ассий Нассерин была более чистоплотной хозяйкой, но, как я вскоре убедилась, готовила она безобразно – ее не заботили гигиена, питательность и вкусовые качества пищи, да она о них ничего и не знала. Когда она покупала кусок баранины или ей удавалось раздобыть курицу, она заворачивала их – предварительно не ощипав и не выпотрошив птицу – в газету и совала в морозильник. Она размораживала и замораживала один и тот же кусок мяса по четыре-пять раз – до тех пор, пока его не съедали. Ее запасы риса находились в самом чудовищном состоянии, которое мне когда-либо доводилось видеть: рис кишел не только черными жучками, но и белыми червяками. Она не утруждала себя тем, чтобы промыть его перед тем, как готовить.

К счастью, обязанности по кухне вскоре легли на меня. Маммаль требовал, чтобы я готовила иранские блюда; но я по крайней мере была уверена, что все продукты чистые.

Мне надо было чем-то занять свое время. Когда Нассерин уходила на занятия, я принималась за уборку дома: вытирала пыль, мела, скребла и мыла. Маммаль был членом совета директоров одной из иранских фармацевтических компаний, благодаря чему имел доступ к дефицитным вещам. В кладовой у Нассерин хранилась такая роскошь, как резиновые перчатки, дюжина бутылок жидкого шампуня и около ста коробок стирального порошка – большая редкость в Иране.

Нассерин с удивлением обнаружила, что стены можно мыть, и, оказывается, они белые, а не серые. Она была рада, что у нее поселилась прислуга – теперь у нее появилось больше свободного времени не только для занятий, но и для молитв и чтения Корана. Будучи более религиозной, чем Ассий, она носила чадру даже дома.

Первые несколько дней Махтаб с удовольствием возилась с Амиром, я стряпала и наводила чистоту, а Махмуди бездельничал. В каком-то смысле все мы были довольны. Махмуди больше не заговаривал о возвращении к Амех Бозорг.

Иранцы мастера осложнять себе жизнь. Например, однажды мы с Махмуди пошли за сахаром, но эта элементарная вещь заняла у нас целый день. Иранцы предпочитают разные типы сахара к чаю. Амех Бозорг любила сахарный песок, который без конца просыпала на пол. Маммаль употреблял кусковой сахар, он клал на язык за передние зубы кусок и потягивал чай сквозь него.

Маммаль обеспечил Махмуди продовольственными талонами, на которые мы могли закупить оба вида сахара на несколько месяцев. Владелец магазина, проверив талоны, взвесил нам несколько килограммов сахарного песка, который черпал из кучи, лежавшей на полу и прямо-таки манившей к себе насекомых. Затем молотком отсек кусок от большой глыбы твердого сахара.