Только с дочерью - [26]

– Но не возвращаться же нам в его дом.

– Вы иранская подданная, – мягко пояснила Хэлен.

– Нет же, я гражданка Соединенных Штатов.

– Вы иранка, – повторила она, – и подчиняетесь иранским законам.

Любезно, но авторитетно она объяснила, что с того момента, как я вышла замуж за иранца, я подпадаю под законодательство Ирана. Юридически и я, и Махтаб – иранские граждане.

Я похолодела от ужаса.

– Но как же так! – попыталась я возразить. – Я урожденная американка. Я хочу ею оставаться.

Хэлен покачала головой.

– К сожалению, – мягко проговорила она, – вам придется вернуться к нему.

– Он изобьет меня! – вскричала я. И указала на Махтаб. – Он изобьет нас обеих! – Хэлен сочувствовала, но помочь не могла. – Нас держат в этом доме силой, – снова начала я, по щекам у меня потекли слезы. – Нам удалось выскользнуть через парадное только потому, что все спали. Нам нельзя возвращаться. Нас посадят под замок. Я по-настоящему боюсь того, что может случиться.

– Не понимаю, зачем американки это делают, – пробормотала Хэлен. – Я могу помочь вам с одеждой. Время от времени могу пересылать ваши письма. Могу связаться с вашими родными и сообщить им, что с вами все в порядке. Но это все, что я могу для вас сделать.

Простая и леденящая душу истина заключалась в том, что Махтаб и я были всецело во власти закона здешнего ортодоксального патриархата.

Мы провели в посольстве еще час – я пребывала в шоковом состоянии. Мы сделали все, что было возможно. Я позвонила в Америку.

– Я пытаюсь найти способ вырваться домой, – кричала я маме, находившейся за тысячи миль. – Попробуйте что-нибудь предпринять со своей стороны.

– Я уже связалась с Государственным департаментом, – сказала мама дрогнувшим голосом. – Мы делаем все, что в наших силах.

С помощью Хэлен я написала письмо в Государственный департамент США – его должны были переправить через Швейцарию. В письме говорилось, что меня держат в Иране силой и что я возражаю против перевода моим мужем нашего совместного имущества из Соединенных Штатов в Иран.

Хэлен заполнила какие-то бланки, выяснив у меня некоторые детали, касающиеся Махмуди. В первую очередь ее интересовал его гражданский статус. С тех пор как Махмуди впутался во всю эту историю с иранской революцией, он перестал добиваться американского гражданства. Хэлен спросила об его «зеленой карточке» – официальном разрешении на проживание и работу в США. Сейчас он мог вернуться в Америку и продолжать работать. Однако в случае слишком длительной проволочки срок действия «зеленой карточки» истечет, и ему будет отказано в праве на медицинскую практику в Америке.

– Я больше опасаюсь того, что он найдет работу здесь, – сказала я. – Если ему будет разрешено практиковать в Иране, он осядет здесь навсегда. Если же он не сумеет получить здесь работу, то, может быть, решит вернуться в Штаты.

Хэлен сделала все, что могла, и наконец настала минута жестокого приговора.

– А теперь вам пора обратно, – тихо произнесла она. – Мы постараемся вам помочь. Наберитесь терпения.

Она вызвала для нас такси. Когда оно подъехало, Хэлен вышла с нами на улицу, чтобы договориться с водителем. Она назвала ему адрес недалеко от дома Амех Бозорг. Нам предстояло пройти пешком несколько кварталов, чтобы Махмуди не видел, как мы подъезжаем на такси.

И вот мы вновь на улицах Тегерана, и вновь нам некуда податься, кроме как к мужу и отцу, который стал нашим полновластным тираном.

С трудом собравшись с мыслями – в висках у меня стучало, – я постаралась внушить Махтаб следующее:

– О том, где мы были, нельзя говорить ни папе, ни кому бы то ни было. Я скажу ему, что мы пошли погулять и заблудились. Если он будет о чем-нибудь тебя спрашивать, молчи.

Махтаб кивнула. Жизнь заставила ее быстро повзрослеть.

Когда мы вошли, Махмуди нас уже ждал.

– Где вы были? – прорычал он.

– Пошли прогуляться и заблудились, – солгала я. – Мы не заметили, как оказались вдали от дома. Зазевались по сторонам.

Быстро смекнув, что это чепуха, Махмуди отверг мое объяснение. Он знал, что я обладаю прекрасным пространственным чутьем. Его глаза вспыхнули праведным гневом мусульманина, которого осмелилась ослушаться женщина, он схватил меня одной рукой за волосы, другой – за руку выше локтя. И втолкнул в гостиную, где отдыхала семья – около десяти человек.

– Я запрещаю выпускать ее из дома! – распорядился он. И, обращаясь ко мне, добавил: – Если попытаешься еще раз выйти на улицу, убью.

И опять одинокая спальня, ничем не заполненные дни, тошнота и рвота, депрессия. Стоило мне выйти из комнаты, как Амех Бозорг или кто-то из ее дочерей пускались за мной по пятам. Я чувствовала, что моя воля слабеет. Еще немного, и я смирюсь со своей горькой участью, навеки распрощаюсь и с семьей, и с родиной.

Будучи отрезанной от мира, я усматривала иронию в том, что меня волновали какие-то пустяки. Шел последний месяц бейсбольного сезона, а я понятия не имела, как обстоят дела у «Тигров». Когда мы уезжали в Иран, они лидировали в своей подгруппе. По возвращении я собиралась сводить папу на бейсбольный матч, который мог оказаться для него последним.

Однажды днем, не находя себе места от тоски по дому, я попыталась написать родителям письмо, хотя и не знала наверняка, сумею ли его отправить. К моему ужасу, я настолько ослабела, что с трудом могла вывести свое имя.