Только с дочерью - [25]

– Не смей! – закричала я.

Путаясь в тяжелой чадре, я ринулась на помощь своей дочери.

Гнев Махмуди мгновенно обратился на меня: он орал во все горло, изрыгая все английские ругательства, какие только знал. От собственного бессилия я расплакалась.

Теперь уже Махтаб устремилась мне на выручку, протиснувшись между нами. Махмуди взглянул на нее, и его словно осенило, кто был всему виной. В слепой ярости он наотмашь ударил ее по лицу тыльной стороной ладони. Из разбитой верхней губы в пыль закапала кровь.

Отовсюду послышалось: «наджес», что значит «грязная». В Иране кровь считается источником заразы и должна быть немедленно смыта. Но никто и не подумал вмешаться в обыкновенную семейную перепалку. Ни Амех Бозорг, ни другие члены семьи даже не попытались утихомирить Махмуди. Они устремили глаза кто в землю, кто в пространство.

Махтаб громко плакала от боли. Я взяла ее на руки и попробовала остановить кровь краем чадры, а Махмуди все не унимался, выливая на меня поток непристойностей, которых я никогда от него раньше не слышала. Сквозь слезы я увидела его искаженное бешеной ненавистью лицо.

Я попыталась его перекричать:

– Нужно приложить к губе лед.

Вид перепачканного кровью личика Махтаб его немного отрезвил, но не вызвал чувства раскаяния. Махмуди обуздал свою ярость, и вместе мы нашли торговца, который согласился отколоть несколько кубиков от большого грязного куска льда и продать их нам в стакане.

Махтаб жалобно скулила. Махмуди обиженно дулся. А я пыталась «переварить» тот факт, что была замужем за сумасшедшим, который – согласно законам страны, где мне расставили ловушку, – имел надо мной неограниченную власть.

С тех пор как мы стали заложницами Махмуди, прошел почти месяц, и чем дальше, тем глубже он погружался в таинственную культуру своей родины. В мозгу Махмуди происходили какие-то ужасные изменения. Я должна была выбраться из этого ада вместе со своей дочерью, прежде чем он убьет нас обеих.

Спустя несколько дней, когда Махмуди куда-то ушел, а в доме воцарилось обычное послеобеденное затишье, я решилась на попытку к бегству. Вынув из тайника иранские риалы и взяв с собой Махтаб, я потихоньку выскользнула вон. Раз мне не удалось связаться с посольством по телефону, значит, я должна каким-то образом туда попасть. Я надеялась, что в манто и русари меня не примут за иностранку. Я вовсе не хотела ни с кем объясняться. Я плотно намотала на голову русари, чтобы не привлечь к себе внимание пасдара – вездесущей и устрашающей секретной полиции.

– Мам, куда мы идем? – спросила Махтаб.

– Сейчас я тебе объясню. Поторапливайся. – Я не хотела преждевременно вселять в нее надежду.

Мы быстро шли, сами не зная куда, продираясь сквозь пеструю и шумную уличную толпу. От страха у меня замирало сердце. Отступать было уже некуда. Кровь стыла в жилах при мысли о том, в какое бешенство придет Махмуди, когда узнает о нашем побеге, но возвращаться я не собиралась. Я позволила себе легкий вздох облегчения – какое счастье, что мы никогда больше его не увидим.

Наконец мы набрели на здание с надписью по-английски: «Такси». Мы вошли внутрь, взяли такси и уже через пять минут были на пути к свободе.

Я пыталась объяснить водителю, что нам нужно американское представительство при швейцарском посольстве, но он не понимал. Я повторила адрес, который мне продиктовала по телефону мама: Парк-авеню и Семнадцатая улица. При словах Парк-авеню водитель просиял и влился в хаотичный поток машин.

– Куда мы едем, мамочка? – повторила свой вопрос Махтаб.

– В посольство. – Мне дышалось уже гораздо легче. – Там мы будем в безопасности. И сможем оттуда уехать домой.

Махтаб взвизгнула от восторга.

Мы петляли по улицам Тегерана больше получаса и наконец остановились перед австралийским посольством на Парк-авеню. Водитель поговорил с охранником, который направил его за угол. Несколько минут спустя мы подъехали к святая святых – большому современному бетонному зданию с табличкой «Представительство интересов США при посольстве Швейцарии». У железных ворот дежурил иранский полицейский.

Я расплатилась с таксистом и нажала на кнопку селектора, вмонтированного в ворота. Электронное устройство сработало, ворота открылись, и мы с Махтаб очутились на швейцарской – уже не иранской – территории.

Нас встретил иранец и, обращаясь к нам по-английски, попросил предъявить паспорта.

– У нас нет паспортов, – сказала я.

Он внимательно нас оглядел, понял, что мы американки, и пропустил. Затем нас обыскали. С каждым шагом вперед у меня поднималось настроение – душа пела от радости, что мы свободны.

Наконец мы добрались до служебных кабинетов, где строгая, но в то же время дружелюбная американка армянского происхождения Хэлен Балассанян внимательно выслушала мой рассказ о нашем вот уже месячном заточении. Хэлен была высокая стройная женщина лет сорока, одетая нарочито не по-ирански – на ней был западный деловой костюм с юбкой по колено, голова – «кощунственно» не покрыта; она смотрела на нас полными сострадания глазами.

– Предоставьте нам убежище, – взмолилась я. – А потом как-нибудь отправьте домой.

– О чем вы говорите?! – сказала Хэлен. – Вы не можете здесь оставаться!