Только роза - [36]

– Я видел, – с улыбкой сказал он. – Но ты не была замужем.

Он замолчал.

– Почему Хару ничего тебе не завещал? – спросила она.

– Я отказался.

Он выпрямился, скривился.

– Мы поговорим об этом позже, – сказал он. – Сайоко скоро придет, а я хочу кое-куда тебя отвезти.

– Почему ты хромаешь? – спросила она.

Он не ответил, пошел в ванную, вернулся после душа уже одетый. Ее поразило умиротворенное лицо, свет в глазах; она встала, подошла к нему; он обнял ее, поцеловал, по-детски радостно засмеялся. Она тоже приняла душ и оделась, присоединилась к нему в комнате с кленом, охваченная внезапным благоговением. Дерево тянулось к пепельным облакам, расправив ветви, как крылья, трепеща листьями, протянутыми к огромному невидимому костру. Что происходит? – спросила себя она. Посмотрела на небо, затянутое серыми облаками, набухшими грозой и бурей, и клен вознесся еще выше.

– Роза? – позвал Поль из прихожей.

Она оторвалась от созерцания растительной птицы, сделала несколько шагов. Обернулась в последний раз и, подчиняясь порыву, поклонилась. У входа Поль протянул ей зонтик, но, когда она шла к нему, в глаза ей метнулся пенный всплеск белой сирени, и она снова остановилась, пытаясь поймать ускользающую мысль. Подошла к взъерошенным гроздьям в нежной роскоши листвы и почувствовала, что мысль испарилась. Последовала за Полем; в машине взяла его руку и поднесла к губам. Они ехали на восток. Канто остановил машину перед широкой, обсаженной соснами и азалиями аллеей, поднимающейся к холму. Она вела к большим резным воротам под кровельной крышей и шла дальше, еще выше. Слегка накрапывало, они медленно шагали.

– Через два года после смерти Клары я прыгнул в реку вместе с Кейсукэ, – сказал он. – Оба были вусмерть пьяны. Мы перелезли через перила моста Сандзё, я приземлился на камень, он остался цел и невредим. Потом, в больнице, он мне сказал: ад – это когда даже смерть тебя не хочет. Но для меня ад был в том, что я едва не подвел Анну.

– Что ты ей сказал?

– Правду. Что ее отец оказался дураком, который слишком много выпил.

Он засмеялся.

– Ей было четыре года. Она сказала мне: тогда пей совсем мало.

Аллея стала уже; наконец она вывела их к каменным стенам; сквозь решетку виднелись уходящие ярусами могилы.

– Переводить письмо Хару было трудно, – сказал он. – Да и решение, которое он принял раньше, было трудным. Мне бы хотелось, чтобы ты это знала.

Он остановился перед решеткой.

– Где мы? – спросила она.

– В Хигаси Отани.

– Кто здесь лежит?

– Из знакомых никого. Но это особое место, где проводится Обон, праздник мертвых.

Они зашли на кладбище, взбиравшееся по склону холма десятками аллей, вдоль которых скученно шли могилы – причудливый прилив серого немого камня. Тишину разрывали крики ворон, ей нравился этот странный хриплый звук. Поль двинулся по дороге к верхним уровням, она начала подниматься вслед за ним по длинным лестницам, меняющим направление; чуть приотстав, добралась, запыхавшись, до идущей поверху тропы. Он оперся на парапет, она встала рядом, тоже облокотилась и посмотрела на панораму. У их ног простирался гигантский мавзолей; дальше лежал увиденный с неба Киото, город чудес; на горизонте нависали над сумерками темные хребты Арасиямы. Дождь прекратился, небо было призрачным, пепельным, черные полосы по краям обрамляли облака.

– Обон? – спросила она.

– Во время Обона отдают дань почтения духам усопших, благодарят за их жертву, навещают могилы близких, даже если те похоронены вдали от дома, делают приношения покойникам, чтобы облегчить их печали. Празднества длятся месяц[128], но в момент кульминации здесь, в Хигаси Отани, зажигают десять тысяч фонариков.

– Приношения, чтобы облегчить мертвым печали?

– Говорят, Обон произошел из одной сутры на санскрите, которая означает «повешенный на изнанке ада».

В нашу вывернутую наизнанку эпоху, подумала она, и потом: в моей жизни все вывернуто наизнанку, я узнала отца через ребенка, которым он был, и через мужчину, которого желаю. Поль посмотрел на нее, она прильнула к нему, он обнял ее. Перед ними Киото погружался в ночь. Вокруг них могилы, орошенные росой с другого берега, трепетали невидимой жизнью мертвых. Поль поцеловал ее в висок.

– Мы те, кто выжил, – сказал он, – и останемся ими, пока другие не переживут нас.

И в огромном некрополе душ, повешенных на изнанке ада, Роза стала другой. В единой вспышке она увидела клен в его стеклянной клетке; уходящий корнями в текучесть мхов, но свободный под небом, источая вокруг себя жизнь своими бесчисленными преображениями, он нашептывал ей музыку ветра и листьев; она поплыла по ней без страха и гнева; в поле ее восприятия, в слаженной фарандоле деревьев и цветов скользили сады отца и несколько веток белой сирени. Она сделала вдох, почувствовала запах земли, камня, завершения. Осознала, что Поль плачет – без грусти, отдавшись своим слезам, ее присутствию, желанию, которое она в нем вызывала. Внутренне она закричала ужасным, чудесным криком, в котором родилась и умерла – и наконец возродилась.

– Есть только любовь, – сказал Поль. – Любовь, а потом смерть.

С благодарностью и признательностью