Только роза - [18]

– Мне очень жаль, – сказала она.

– Ничего вам не жаль, – сказал он. – Вы профессиональная зануда.

Она рассмеялась.

– Так куда лучше, а то я устал демонстрировать понимание.

На другом конце города, чуть затененные подступающими сумерками, слабо поблескивали западные горы. С облаков падал темный наэлектризованный свет; ливень прошелся лаком по крышам храмов, и они переливались муаровыми бликами. Ни одного небоскреба не было видно, бетонные контуры стирались в скучноватом единстве. Поль встал, и она пошла по ступеням вслед за ним. Ветер стих, было тепло и влажно, ей казалось, что она спускается вдоль длинного ряда духов, исчезнувших и не оставивших о себе памяти лет. Почти в самом низу они свернули налево, в короткую аллею, заканчивающуюся у задней стены храма. Там Поль остановился перед одной из могил.

– Мы в Куродани, – сказал он, – где покоится прах Клары, Нобу – сына Кейсукэ – и Хару.

Она посмотрела на могилу отца.

– И что я должна чувствовать? – спросила она.

– Представления не имею, – ответил он.

Она глянула наверх, на ступени лестницы.

– Это необыкновенное место, но я не знаю почему, – сказала она.

Что-то в ней трепетало, как стрекоза. Невыразимые присутствия, небесный бамбук, веселье камней слились в странной заупокойной мессе, и на мгновение у нее закружилась голова. Случайный порыв ветра в вечернем покое заставил ее вздрогнуть, по телу прошел озноб. Могила не вызывала никаких чувств, но словно забрасывала в нее невидимые крючки, и, хотя ничего особенного не случилось, под банальностью ситуации она ощущала происходящие внутри перемены, – ничего зрелищного, сказала она себе, если только из меня не вырастут сучья. Внезапно она опустилась на колени и прикоснулась ладонью к влажной земле перед могилой. Материя. Здесь покоится мой отец, подумала она. Встала. Все было по-прежнему, все переменилось. Она почувствовала себя опустошенной, измученной. Посмотрела на Поля. Он плакал.

Пока они шли обратно и спускались на тихую улицу, к Канто, который ждал их в темноте у машины, разразился короткий ливень. Ощущение земли пьянило Розу, пространство расширилось, в воздухе витал аромат фиалок. Поль молчал, но между ними установилась новая близость – это лучше, чем секс, подумала она. В машине она на мгновение взяла его за руку. Он сжал ее, не глядя на Розу.

В ресторане, больше похожем на бар, где выпивали, закусывая шашлычками на гриле, они некоторое время молчали. Мягкая подсветка бросала на предметы и лица теплые светотени, чуть подвижные, отливающие всеми цветами радуги. В освещенной нише на композиции из обнаженных ветвей плясали искорки. Саке продлило их близость, Роза чувствовала себя воздушной и в меру пьяной.

– И никаких цветов, – заметила она, указывая на вазу в алькове.

– Ветви сливового дерева, – сказал он. – Японцы любят их даже больше, чем вишневые.

– Но сейчас ведь не сезон.

– Возможно, это дань почтения Иссе. Он гулял в сливовом саду только до цветения, а когда у него спрашивали почему, он отвечал: цветок во мне.

Она сделала глоток ледяного, почти белого саке.

– Кладбище не значилось в сегодняшней программе, – сказала она.

Он поставил чашечку, задумчиво посмотрел на Розу.

– Хару об этом не просил, – добавила она.

– Я не часто бываю в Куродани, – сказал он, помолчав. – А когда оказываюсь там, то думаю не о моих мертвецах, а об их похоронах.

Моих мертвецах, повторила она мысленно. А у меня есть мертвецы, которых я могла бы назвать моими?

– На самом деле самое тяжелое не в том, чтобы быть счастливым без другого, – продолжил он, – а измениться, перестать быть тем, кем ты был с другим.

– У вас ощущение, что вы предаете свою жену? – спросила Роза.

– У меня ощущение, что я предаю самого себя, – ответил он.

Они ушли из ресторана, когда ненадолго распогодилось. В рассеявшейся пелене туч блестела огромная рыжеватая луна.

– Мы недалеко от дома, – сказал он, – не хотите пройтись?

Он отослал Канто, и они пошли вдоль реки по освещенному луной берегу, слегка касаясь диких трав, гибких, как балерины. Иногда мимо них проходили гуляющие, их лица были выбелены ночным светилом; похолодало, Поль отдал ей свою куртку. Он был погружен в свои мысли, она пребывала в необычайном возбуждении. Кладбище говорило с ней, могила отца звала, она чувствовала в себе работу смерти, что вовсе не тяготило ее; эта работа превращалась в некий хоровод, куда втягивались веселые духи, смутные и знакомые силуэты; воспоминание о пустынном храме покрывалось серебристым налетом, который выявлял истинное обличье невидимых присутствий. Бесенята, – прошептала она, – о веселые бесенята, приходите ко мне, как раньше, – и она улыбнулась неожиданно всплывшей в памяти озорной нечисти из давным-давно слышанных старинных сказок. Они дошли до дома, и перед раздвижной дверью Поль попрощался с ней. Она хотела было задержать его, он сделал шаг назад, улыбнулся. Луна исчезала за тучами, она его больше не видела, только слышала, как хлопнула калитка и удалились его спокойные, неровные шаги.

Ночью ей снилось, как она гуляет с отцом по сливовому саду рядом с храмом из темного дерева. Позади них вышагивали бесенята из детских сказок. Перед цветком необычайной красоты с лепестками бриллиантового отлива и тычинками, словно нанесенными светлой тушью, Хару протянул ей руку со словами: