Только после Вас. Всемирная история хороших манер - [25]

Иногда плач является неотъемлемой частью спектакля, как в случае публичного покаяния. Один из самых известных нытиков в истории, император Священной Римской империи Генрих IV, в 1077 г. трое суток простоял перед замком в Каноссе, где обосновался тогдашний папа римский Григорий VII, рыдая и моля последнего о прощении. В итоге папа смилостивился и отменил отлучение от церкви, которому прежде подверг Генриха.

Даже спустя 800 лет этот инцидент настолько раздражал Отто фон Бисмарка, железного канцлера Германии, что он заявил: второго хождения в Каноссу не случится никогда.

С легкостью плакали в те времена и простолюдины, например слушая церковные проповеди. Нидерландский историк Йохан Хёйзинга пишет о том, как в 1429 г. брат Ричард 10 дней подряд читал в Париже проповеди. И когда во время заключительной речи он объявил о том, что эта проповедь станет последней, то абсолютно все его слушатели – представители как высших, так и низших сословий – зарыдали столь горько, словно, по словам одного из современников, «они стали свидетелями того, как хоронят их ближайшего друга». Когда Викентий Феррер, доминиканский монах, впоследствии канонизированный католической церковью, проповедовал о Страшном суде и адском пламени или повествовал же о Страстях Христовых, то и он сам, и его слушатели разражались плачем столь громким, что долго потом не могли успокоиться. У кающихся грешников также была манера прилюдно исповедоваться в грехах: они бросались наземь и с рыданием каялись в своих деяниях. Порой, правда, слезы давались с трудом, и у монахов в ходу был обычай хлестать себя плетью, чтобы вызвать слезы – признак искреннего раскаяния.

В былые века публичное выражение эмоций тесно переплеталось с жестокостью правосудия. Так, считалось уместным проливать слезы, наблюдая за казнью, в особенности если стоявший на эшафоте мог в своих последних словах воззвать к чувствам собравшихся.

Нидерландский историк Йохан Хёйзинга описывает такой случай: «Одного молодого поджигателя и убийцу приговорили к сожжению и приковали цепью к шесту, находившемуся посреди уже полыхавшего костра. Перед смертью преступник обратился с прочувствованной речью ко всему честному народу, и его последнее слово настолько растрогало собравшихся, что они разразились плачем сострадания, когда пламя охватило несчастного. Его конец был провозглашен самым прекрасным из всех виденных».

Подчас, правда, казнь превращалась в балаган. Преступники, идущие на эшафот, пытались выжать из ситуации все возможное. Некий джентльмен, приговоренный к смерти в 1411 г., не только благосклонно ответил на формальную просьбу палача простить тому его грех, но и потребовал, чтобы прощение было скреплено поцелуем! В результате зеваки, собравшиеся поглазеть на казнь, рыдали в голос от умиления. В романе финского автора Мики Валтари «Микаэль Карваялка» (Mikael Karvajalka), действие которого разворачивается в XVI в., описывается, как человек, которого вот-вот должны казнить, поворачивается к собравшимся на площади и тщательно подбирает последние слова, вещая с эшафота, «словно желая показать, что он получил достойное воспитание»:

«Прощайте, достопочтенные бюргеры и прекрасные дамы! К вящей радости вашей, вскоре мне предстоит сплясать на негнущихся ногах свой последний танец в объятиях ветра! Я последую в райские кущи за своим братом, который ожидает меня там согласно тому обещанию, что Господь наш Иисус Христос дал на кресте разбойнику. Я благодарю великодушного святого отца, который подарил мне надежду на вечную жизнь, и благодарю также заплечных дел мастера, который своими умелыми руками вскоре наденет мне на шею пеньковый воротник, – если я о чем и жалею, так это о том, что бедность и несчастье мешают мне вознаградить этого достойного человека, как он того заслуживает. Прощай, прекрасная страна, прощайте, вольный ветер и легкие ласточки в облаках. Добро пожаловать, брат мой ворон, на последний пир – выклевать мои ясные очи!»

Если публичные казни для обычного человека были своего рода развлечением – туда приходили поплакать и послушать пламенные речи, которые с театральным искусством произносили приговоренные к смерти, – то у организаторов «мероприятия» задача была совершенно иной. Казнь являлась для власть имущих способом держать народ в узде; это был метод устрашения, с помощью которого высшие классы вносили порядок в тогдашние шаткие общественные устои.

Также во дворцах и замках считалось приличным время от времени заливаться слезами, неважно, насколько искренними. Так, посланник французского короля, державший речь при дворе Филиппа Доброго, несколько раз принимался рыдать. Когда же этот дворянин попрощался с двором герцога Бургундского, все присутствующие заплакали в голос. Людовика XIV, нанесшего визит в Бургундию, также неоднократно видели в слезах. Во время мирных переговоров в Аррасе в 1435 г. люди были так впечатлены убедительными речами послов, что, лишившись дара речи, падали на землю со вздохами, всхлипами и рыданиями.

Как становится понятно, раньше не принято было стесняться публичных слез, скорее уж наоборот – способность плакать служила признаком добросердечия и благородной натуры. В особенности необходимо было проявлять чувства дворянину: для тогдашней элиты общества слезы являлись способом выразить «привилегированную эмоциональность», которая была подарена аристократам по праву рождения. Слезы, в отличие от крестьянского пота и животных испражнений, были ничем не оскверненной жидкостью, которая считалась признаком натуры благородной и способной к состраданию.