Только после Вас. Всемирная история хороших манер - [24]

В конце концов идеи чистоты все же победили и прижились среди городских буржуа, а уже через их слуг новые привычки перекочевали и в низшие слои общества. В то же время среди простонародья привычка к мытью затрагивала лишь определенные части тела: так, лицо и зубы (по крайней мере передние) очищались ежедневно, руки мыли часто, ноги же раз в месяц или реже, а голову и вовсе никогда. Также понятие гигиены стало более расплывчатым, и его чаще понимали как относящееся к внешнему виду; атрибутами ее стали причесанные волосы, использование одеколона и приличные манеры. Французский литератор Жюль Ренар в конце XIX в. писал о некоем месье Раготе, по мнению которого гигиена означала умение правильно есть суп.

Привычка мыться, таким образом, долгое время имела скорее моральное, нежели физическое значение. Забавно, что отголоском этих пережитков в Центральной Европе стала «финская сауна», которую до сих пор считают своеобразной разновидностью борделя.

Мэри Дуглас, специалист по культурной антропологии, в своих исследованиях, посвященных грязи и чистоте, доказала, что в странах Западной Европы, в отличие от многих других культур, очищение было связано не с религиозными постулатами, а скорее с доводами этического и – в более позднее время – гигиенического характера. В конце концов из всех телесных жидкостей одни лишь слезы стали считать чистыми. Все остальное было провозглашено грязным и нечестивым.

Глава 5 Слезы и смех

Настоящий мужчина ведет себя в театре сдержанно. Он не хохочет безудержно даже в самых смешных местах и сохраняет спокойствие, когда публика глотает слезы, потрясенная разыгравшейся перед нею трагедией. Мужчина не проронит ни слезинки, даже если все герои пьесы погибнут. Он знает, что это лишь игра и исполнительница главной роли, очаровательно улыбнувшись, в конце поблагодарит его за отправленный букет роз.

Пособие по этикету для мужчин (1965)

В 1960-х гг. в финских учебниках хороших манер можно было прочесть, что воспитанному мужчине не пристало смеяться, плакать или же иным образом выражать свои эмоции, по крайней мере публично. Тем не менее предыдущий совет, призывающий контролировать свои чувства в театре, кажется с точки зрения воспитания несколько надуманным: в конце концов, еще Аристотель утверждал, что погружение в вымышленные переживания при восприятии художественного произведения приводит к духовному очищению, катарсису. Это чувство сопереживания, которое заставляет зрителя примерить на себя образ другого человека и пережить испытываемые им эмоции, благотворно влияет на нас.

Если бросить ретроспективный взгляд на историю европейского театра, то становится понятно, что вплоть до XIX столетия он являлся местом, где публика как раз таки и выражала свои чувства в открытую: представители низших классов, занимавшие дешевые места в партере, вовсю рыдали, смеялись, пьянствовали, шумели и выкрикивали непристойности сидевшим в верхнем ярусе аристократам, не обращая особого внимания на разворачивающееся на сцене представление. Проститутки и карманники делали свое дело среди этой пестрой театральной толпы, и всё вместе превращалось в этакий балаган. Подобное варварское поведение старались ограничивать с помощью правил и штрафов, например запрещая доступ в театр тем, кто испражнялся на пол. Только в XIX в. атмосфера в театрах стала более спокойной, отчасти за счет улучшившегося освещения, которое помогало сосредоточиться на пьесе, а также благодаря тому, что мещане стали перенимать у дворян хорошие манеры и контролировать свое буйное поведение.

Еще в Средние века и на заре Нового времени плакать прилюдно считалось совершенно нормальным, причем поводом могли служить события не только выдуманные, но и совершенно реальные. Согласно этикету, чем благороднее был мужчина, тем больше слез ему следовало проливать.

«Он пробуждал внимание благодаря своей крупной и сильной фигуре, был высок ростом и строен станом. Он говорил умело, и слушать его было приятно, он был мягок к сирым и убогим мира сего, но тверд с теми, кто ему не подчинялся, строг, но справедлив, был человеком богобоязненным и рьяным на богоугодные дела. Когда читал он молитвы, слезы благочестия лились из его глаз и катились по щекам».

В столь возвышенном тоне средневековый английский хронист, монах-бенедиктинец Ордерик Виталий описывает в своей созданной в XII в. «Церковной истории» (Historia Ecclesiastica) некоего рыцаря. Обратите внимание, что здесь особенно превозносятся эмоциональные качества. Несмотря на мужественность, при необходимости рыцарь мог отпустить на волю свои чувства. В то же время ему не было нужды скрывать слезы, поскольку в Средние века публичное выражение эмоций считалось абсолютно нормальным явлением. Мужчина мог заплакать, например, обнаружив, что кто-то предал его дружбу. Кретьен де Труа в своем романе «Ланселот, или Рыцарь телеги»[6] описывает, как главный герой рыдает на плече у женщины, узнав, что не может принять участие в турнире. Высокородная дама, растроганная слезами Ланселота, помогает ему попасть на ристалище.

В широко известной героической поэме «Песнь о Роланде» рассказывается о том, как после битвы в Ронсевальском ущелье 100 000 франкских рыцарей горько рыдали в голос, узнав о смерти доблестного Роланда. Автор поэмы явно преувеличил количество скорбящих, ибо трудно поверить, что гибель Роланда в предгорьях Пиренеев оплакивало столько же человек, сколько помещается на футбольном стадионе «Камп Ноу» в Барселоне. Однако в данном случае важно другое: плакать для рыцарей в те времена было занятием не постыдным, но, напротив, благородным.