Только одной вещи не найти на свете - [60]

— Знаешь, я хочу, чтобы мы поговорили, когда ты вернешься, — выдавила она, сгорая от смущения.

Он с улыбкой глянул на нее. А может, это был луч света, добежавший к ним из гостиной, неверный и изменчивый, этот луч, скорее всего, и нарисовал улыбку на его губах. Эстебан погладил ее по щеке кончиками пальцев, как гладят плюшевую игрушку, потом целомудренно поцеловал в щеку. Потом возвратился на кухню — его легкие уже давно жадно молили о новой сигарете.

9 Что-то в нем с благодарностью откликнулось на новую встречу

Что-то в нем с благодарностью откликнулось на новую встречу, стоило ему почувствовать тот же пыльный запах плюша и дешевого освежителя воздуха, который защищал дом от других, более постыдных запахов, например, от запаха прошлого, источаемого изъеденной жучком древесиной, ветхими простынями, или запаха горелого жира, на котором готовили самые разные блюда на узкой кухне под крышей — вернее, в чулане с потрескавшейся плиткой на стенах. Словно следуя маршрутом, подсказанным памятью, Эстебан вознамерился попросить ту же комнату, что и прежде, — четырнадцатый номер, с окнами, выходящими на центр площади, где храбрый Жоан I держит в руках жезл, похожий на жезл мажореток. Хозяйка тоже осталась прежней, и она не воспротивилась его капризу. И хотя в номерах двадцать третьем и тридцатом имелась большая ванна, спасающая от необходимости маяться в тесном саркофаге душевой кабинки, хозяйка все же вручила Эстебану ключ, но с таким видом, будто сдавала осажденный город. Это была огромная и пасмурная женщина с отекшими руками и все той же вечной бородавкой над небритой губой. Эстебан поднялся на второй этаж, убедившись, что лестница была такой же горбатой, скошенной вправо, словно ее изуродовали шаги сказочного великана. Потом Эстебан пересек коридор, где смешение запахов было явственнее и острее, и добрался до нужной двери. Казалось, запас воспоминаний успел иссякнуть, когда он, держа в одной руке чемодан — смена белья, долалгиаль (на всякий случай), непременная книга, которая ляжет на край ночного столика, чтобы на ней почивали пачка сигарет, кошелек и какая-нибудь открытка, — другой рукой вставил ключ в замочную скважину и повернул. Но, распахнув дверь в комнату, он понял, что в голове у него замелькали какие-то образы, прямо-таки рванули из небытия, как собачья свора. Обычно память заставляла его прилаживаться к подобного рода симметрии, хотя никакого смысла в ней давно не осталось и подобные картинки были все равно что литургия для человека, не верящего в таинство. Он находил мрачное удовольствие, сравнивая былое счастье с нынешним растерянным блужданием, и прикидывал, какая чаша весов перетянет. Он подошел к большому окну, раздвинул портьеры и тотчас вспомнил огромную новогоднюю елку, которая тогда, пять лет назад, высилась на площади, заслоняя памятник Жоану I, теперь же лучше всего был виден нагло выставленный круп коня. Он уже давно не вспоминал Эву, наверное, потому, что этот закуток памяти не стоил того, чтобы туда хоть изредка заглядывать, но сегодня, едва сойдя с поезда около семи утра, когда робкий рассвет неуклюже пробивался сквозь гигантские стойки моста 25 Апреля, он понял, что нынешний краткий визит пройдет под знаком былой любви, тех двадцати пяти уютных и скучных месяцев, которые они провели вместе и которые она решилась завершить, поставив точку в тот самый день, когда на нее снизошло просветление. Иначе, с улыбкой подумал Эстебан утром, эта благостная рутина так и тянулась бы: столики с жаровней, фильмы, наугад выбранные в видеоклубе, Биттер Кас и каждый год в январе — непременные оздоровительные, профилактические и гигиенические рождественские каникулы. Он мысленно поблагодарил Эву за то, что она перерубила узлы на веревке, которая связывала их, хотя оба они чем дальше, тем меньше желали сохранять эти путы. Потом еще несколько месяцев он с приближением сумерек чувствовал какую-то пустоту, но весьма скоро свыкся с мыслью: ему нужна совсем другая женщина — похожая на ту, что украл у него брат. Эстебан тряхнул головой, отгоняя побежавшие по запретной дорожке воспоминания, и решил заняться чемоданом. После чего необходимо было наметить план действий на день. Грудь у него болела от выкуренных сигарет, а вот большой усталости не ощущалось. В поезде Эстебана всю ночь баюкали непоседливые воспоминания, и всякий раз, как перед глазами всплывало некое лицо, он ощущал яркие вспышки надежды. Рассвет открывался перед ним старым морским пейзажем Тернера с серыми силуэтами и туманом, пока он ехал на такси по авениде Рибейра-дас-Наус в гостиницу «Фанкейрос», и за окошком просыпался Лиссабон, усталый и грязный Лиссабон. Наверное, следовало проявить заботу о своем организме и дать ему чуть-чуть отдохнуть, иными словами, остаток утра — а теперь едва пробило восемь — посвятить сну; но Эстебану не терпелось поскорее заняться загадками, которые привели его в этот город, город прошлого. Потому что Лиссабон казался городом, который пребывал в прошлом. Во всяком случае, нечто подобное Эстебан где-то прочитал.

В cafetaria, где он проглотил неаполитанскую пиццу и кофе со вкусом смолы, стены были, словно татуировкой, разрисованы детскими картинками — изображениями башни Белен и портретами графа де Помбала