Только море вокруг - [58]
Простились почти без слов, как всегда прощаются моряки перед долгой разлукой, а быть может и перед разлукой навсегда. Короткие, сильные рукопожатия, скупое напутствие — «счастливого плавания», и все. Боцман сам оттолкнул шлюпку от берега, Алексей и Золотце дружно взмахнули веслами и пошли, понеслись к судну, не сводя затуманенных глаз с одинокой фигуры на краю оснеженной земли.
И Петр Петрович смотрел на них не отрываясь. Смотрел и не чувствовал, как по белой всклокоченной бороде катятся редкие, неумелые стариковские слезы, как шевелятся, вздрагивают сведенные судорогой губы, без конца повторяющие одно и то же:
— Сынок… сынок…
Вот и шлюпка приткнулась к борту судна. Вот поплыла она наверх, на место Кто-то машет с мостика шапкой, кто-то размахивает руками на спардеке. Гуще чернее повалил дым из трубы парохода. За кормой, от винта, забурлила вода…
С каждой минутой пароход становился все меньше и меньше. Наконец только черная точка осталась на горизонте, да над нею, как прощальный привет, сероватая полоска дыма.
Боцман тяжко, с надрывом, вздохнул, шевельнулся переставляя затекшие ноги, шагнул к маяку и замер: из-за ближней скалы вышел человек, за ним другой, третий. С минуту посмотрев на горизонт, за которым скрылся «Коммунар», они медленно направились к Петровичу, держа в руках отливающие вороненой сталью нерусские автоматы. Все нерусское, все чужое было в них: форменная одежда, недобрые лица. Так наверное приближается к жертве стая голодных волков: шевельнись — бросок, и смерть.
Василий Петрович, не двигаясь, наблюдал за ними. Страха не было, хотя и понял: фашисты. Было только удивление: откуда они взялись? А вглядевшись в лицо идущего впереди, вздрогнул: это ж Костя, кочегар с «Володарского», Коровяченко, что сбежал когда-то в Норвегии с судна! И опять, как недавно, но теперь только на мгновение вспомнил былое: покушение Кости на Петьку Иглина, злую ненависть, вечно таившуюся в глазах кулацкого недобитка, трусливое бегство в чужом порту с советского корабля… Вспомнил все, а не выдал себя, благо густой бородою укрыто сейчас знакомое этому выродку лицо старика.
— Здорово, хозяин, — покривился, изображая улыбку, Коровяченко. — Одних гостей проводил, других встречай. Или не рад?
— Мы хорошим гостям всегда рады, — сдержанно ответил Котлов. — С чем пожаловали, тем и принять готовы.
— Вот и принимай. Веди на маяк!
Пошли рядом, а двое спутников бывшего кочегара молча топали позади, почти упираясь автоматами в широкую спину старого моряка. В помещение Коровяченко вошел первым, но не стал ни осматривать его, ни подниматься наверх, — видно, знал, что, кроме смотрителя, на маяке нет ни живой души. Сел на лавку за чисто выскобленный некрашеный стол, подождал, пока рядом усядутся спутники, и, окинув Петровича прощупывающим взглядом, отрывисто сказал:
— Нам с тобой не время терять. Хочешь жить — отвечай, а нет… — и похлопал ладонью по автомату.
— Жить, конечно, любому охота, — сгорбившись так, будто невмоготу стоять, с подчеркнутой стариковской покорностью ответил Котлов. — Спрашивайте, ваше благородие. Что знаю — все скажу.
— Так-то лучше, — ухмыльнулся Коровяченко и, перебросившись с одним из пришельцев непонятными фразами, спросил: — что за судно здесь было? Куда пошло?
— Это ж рейсовый пароход, — и глазом не моргнул Петрович. — Из Архангельска. Бочкотару на рыбные промыслы возит, соль, продукты в рыбацкие становища… В Бугрино был, здесь, на Колгуеве. Ну, а в бухте от шторма отстаивался: шторм-то вон какой бушевал…
— Ты короче, короче! Куда они пошли?
— Да. видать, к острову Белому. Льдов-то нет на море, штормом их разогнало, вот и пошли, покуда можно. Там, чай, люди тоже снабжения ждут.
— А не врешь?
— Что вы, ваше благородие, они же давеча в Бугрино выгружались. Не верите — можете в поселке справиться.
— Хватит! Запомни старик: ход у нас — дай бог всякому. Не догоним судно — пеняй на себя. А теперь, пойдешь с нами.
— Это куда же? — притворно охнул Котлов. — На подводную лодку?
— Собирайся. Живо! — и Коровяченко приподнял автомат.
— Я не долго, я мигом, — Петрович затопал по комнате, суматошно тыкаясь по углам. — Вот только обутки сменю, сапоги у меня насквозь мокрые…
Выжидая, оттягивая время, он вытащил из рундука малопоношенный флотский бушлат, отутюженные черные брюки, опустился на низенькую разножку и принялся с трудом стягивать тяжелые сапоги-бахилы. «Что делать? — стучало в голове. — Как уйти от них, как?» Нет сомнения. Что и немецкую лодку загнал к Колгуеву тот же недавний шторм. Отстоялись, зарядили аккумуляторы, а теперь решили догнать и потопить «Коммунар». Для того его и забирают с собой: чтобы не успел добежать в Бугрино, предупредить Олешу по радио. Да, для того и берут. Что же делать?..
И вдруг вытянулся во весь рост, закричал, указывая трясущейся рукой на окно по левую сторону от Коровяченко:
— Матросы идут, краснофлотцы!
Только на мгновение повернулись пришельцы к окну, а Василию Петровичу большего и не надо. Гулко хлопнула, словно выстрелила, тяжелая дверь маяка, взвизгнул литой засов — и все: не чувствуя тяжести прожитых лет, старый моряк, прыгая через две ступеньки, помчался наверх, в выбеленную комнатушку — фонарную. Позади на дверь, обрушился град яростных ударов, но — стучите, дьяволы, молотите, пока не изобьете в кровь свои кулаки!
