Только море вокруг - [23]

Медленно, как в тумане, поднимался Алексей по трапу на палубу. Шел, не сводя глаз с машины скорой помощи до тех по, пока та не скрылась за поворотом проезда. Остановился, вздохнул и, сдвинув фуражку на затылок, вытер ладонью пот со лба. На палубе уже опять ворчали лебедки, одну за другой опуская в трюмы громоздкие ноши все тех же зеленых ящиков. Грузчики перекликались пореже, потише, но опять озабоченно и деловито. Позвякивал буферами порожняк на берегу. Не видя и не слыша ничего этого, Маркевич думал…

Жизнь продолжается. Да, продолжается жизнь. Будешь ли жив ты, Петька Иглин? Сколько раз появлялся ты вот так, неожиданно, и именно тогда, когда нужен был, чтобы выхватить девочку из-под колес мчащегося поезда в Няндоме, или швырнуть за борт предателя Коровяченко в Киле, или в последнее мгновение сбить с ног садиста Пепе, замахнувшегося резиновой дубинкой на крошечную черноглазую Пепиту… И почему не кто-нибудь другой, а именно ты оказался сегодня здесь, чтобы в трагическую, быть может, последнюю для всего Архангельска минуту принять на себя всю тяжесть смерти, обрушившейся с вершины стропа?..

* * *

К утру «Коммунар» закончил погрузку и черный портовый буксир оттащил его на рейд, освободив у причала место для нового судна. Никто не спал на пароходе в эту ночь, и не будь войны, на мачте его трепетал бы на ветру сигнальный флаг, предупреждающий, что скоро выход в море. Но у войны свои законы, и «Коммунар» замер на рейде, на якоре, так, будто не час, не два, а долгие дни и недели намерен простоять здесь.

Справа и слева от него, выше и ниже по течению реки так же замерли, будто заснули другие транспорта. Но и на них в эту ночь не отдыхал, не ложился в койку ни один человек, и хотя знали моряки, что сегодня — в море, а все же у многих тревожно сжалось сердце, когда послышались звонки машинного телеграфа, передающего с мостика первую ходовую команду.

— Малый вперед! — приказал капитан Ведерников вахтенному штурману, и тот послушно передвинул ручку машинного телеграфа. На полубаке все еще деловито клацал звеньями якорного каната пыхтящий паром брашпиль, и оттуда послышался приглушенный расстоянием голос боцмана:

— Якорь чист!

— Средний вперед!

И корабли, как тени, заскользили вниз по реке — сначала «Красное знамя», за ним «Петрозаводск», «Аргунь», «Коммунар», а потом еще и еще…

Спустившись с мостика, Маркевич ненадолго задержался на спардеке, прежде, чем уйти к себе в каюту. Постоял, посмотрел на город, спящий на правом берегу Двины. Ни живой души на залитых серебряным светом белой ночи улицах, ни звука, словно придавлено все неимоверной, суровой тяжестью войны, — словно не спит, а притаился Архангельск, ожидая внезапного нападения врага. Защекотало в горле, когда «Коммунар» проходил мимо устья улицы Свободы, выливающейся на Набережную, к самому обрыву реки. «Где-то там в конце этой улицы, спит сейчас Глорочка, моя Капелька, маленький мой человечек…»

А когда проходили мимо сквера на Набережной, где точно белые свечи с зеленым пламенем листвы вздымаются к небу березы, показалось на миг, что под березами этими, облокотившись на деревянный парапет, стоят двое. Так показалось, настолько отчетливо и ясно, что самого себя увидел Алексей в одном из них, а в другой — Таню. И такая тоска непонятная нахлынула на него, что — отвернулся, поскорее ушел в каюту.

Лег на диван, не раздеваясь, лишь стянул с натруженных ног сапоги, решив подремать перед ходовой вахтой. Но едва смежил веки, как сразу поплыли, сумбурно и путано замелькали перед глазами какие-то нелепые, перекошенные лица, какие-то странные, непонятные предметы. Потом навалилась немая, без единого звука тишина, в которой не стало слышно даже частого ритма работающей корабельной машины.

Солнце стояло уже высоко в безоблачном июльском небе, когда старшего помощника разбудили и вызвали на вахту. Берега успели исчезнуть за кормой, и лишь справа по борту все еще виднелась буро-коричневая кромка каменистого обрыва, переходящего в безбрежную зелень мшистой тундры. Как не похоже сейчас все вокруг на знакомое, множество раз виденное море! Обычно просторное, без единого темного пятнышка, расстилающееся до самого горизонта, оно казалось теперь тесным от многочисленных транспортов и кораблей охранения, тесным от густого дыма, льющегося из их труб. Тяжело загруженные пароходы вытянулись в длинную колонну, а по обеим сторонам каравана, то приближаясь к нему, то стремительно отдаляясь, зигзагами двигаются два десятка миноносцев, сторожевых кораблей и увертливых, чуть не по самую палубу сидящих в воде «морских охотников».

— Сила-то а? — увидав Маркевича, горделиво улыбнулся капитан Ведерников, будто не кто другой, а он сам командует всей этой армадой. И еще раз повторил: — Сила-а? Кого хочешь в момент сотрем!

Алексей не ответил, да и едва ли Борис Михайлович нуждался в его ответе, упиваясь сознанием и видом этой действительно грозной силы. Проверив курс и уточнив место конвоя на карте, старпом отошел на правое крыло мостика, чтобы не мешать командиру ни присутствием своим, ни ненужными им обоим разговорами. Стоял, посасывая ароматный дымок из короткой трубки, с которой свыкся за время последнего предвоенного трампа, да время от времени поглядывал на высокое, удивительно голубое небо, на синие волны, шипящие внизу, возле борта, и на корабли, идущие и идущие по волнам.