Только море вокруг - [15]

— Отправляйтесь и приведите себя в порядок!

«Как петух, — подумал Алексей, — Да и я хорош, на ощипанного гусака похож…» От этой мысли стало смешно, и он улыбнулся.

— А почему, собственно говоря, я дожжен выполнять ваше приказание? Разве вы уже отдали приказ о вашем возвращении к обязанностям капитана? Не видел, не читал…

Борис Михайлович озадаченно посмотрел на него. «В самом деле, как это я о приказе забыл?» — читалось во взгляде, и в выражении лица его. А Маркевич, без тени иронии поднеся руку к козырьку фуражки, вытянулся и отрапортовал:

— Разрешите доложить, ремонт судна закончен. Завтра «Коммунар» покидает Лайский док и вступает в эксплуатацию.

Ведерников хмыкнул и сразу одобрительно кивнул:

— Ясно. Постарались, вижу… Я доволен вами, товарищ Маркевич. Вы отлично выполнили мое задание…

— Это не я, — вставил Алексей, — а команда судна. Весь экипаж старался.

Но Борис Михайлович будто не расслышал, продолжал, медленно и важно шагая по каюте:

— В награду за ваше старание можете с завтрашнего утра считать себя в очередном отпуску. Приказ будет отдан сегодня же. Так что вечером со спокойной душой отправляйтесь в город, к семье. Можете идти!

И все. Повернулся, шагнул к двери в каютку-спальню, — разговор окончен. А Маркевич еще с минуту постоял, прикованный к месту неожиданным этим распоряжением: вот так отблагодарил, — в отпуск! «Да я же не заикался об отпуске, не просил…» Но вдруг поняв, чем вызвана внезапная «милость» Ведерникова, усмехнулся: Борис Михайлович верен себе. Завтра на борт судна прибудет приемочная комиссия из Управления пароходства. Ремонт проведен отлично и гораздо быстрее, чем можно было предполагать в условиях Лайского дока. Кого за это будут благодарить? Конечно же хозяина корабля, капитана! И никому в голову не придет вспомнить о старшем помощнике, тем более, что старпома-то и на судне уже не будет. Значит, — «ура» Борису Михайловичу, честь и слава прекраснейшему из капитанов!

«Черт с ним! — Алексей чуть было не плюнул на ковер. — В отпуск так в отпуск. Поеду к маме».

* * *

Маргарита Грирорьвна встретила его целым градом сердитых, почти истерических упреков:

— Наконец-то изволили явиться! И это называется муж, отец! Чуть не месяц глаз не показывал домой! Изверг, наказание господне, а не человек…

— Да что случилось? — опешил Маркевич. — В чем дело?

— Он еще спрашивает! — теща в ужасе всплеснула руками. — Дома несчастье, Мусенька умирает, а ему хоть бы что… Неужели у вас камень вместо сердца, неужели не мучает совесть за бесчеловечную вашу черствость? Бедная моя доченька, за что только господь карает тебя?

Алексей встревожился не на шутку, виновато забормотал:

— Я был очень занят, не мог ни на день отлучиться с судна… Но что же случилось? Где Муся?

— В больнице, вот где! — сквозь слезы выпалила теща. — Позавчера на скорой помощи увезли. Может, заворот кишок, а может… Да куда же вы? — вскрикнула она, заметив, что зять взялся за ручку двери. — Постойте…

Но Маркевич уже выскочил в коридор, сбежал по лестнице на улицу. Какой толк выслушивать все эти упреки и вопли? «Мадам» не может обойтись без преувеличений. «Поеду в больницу, узнаю, в чем дело. Заворот кишок, а? Оперировали ее, что ли? Фу, ты, какая ерунда получается…»

Трамвай удивительно долго тащился до клинического городка. Соскочив на остановке, Алексей чуть не бегом направился в хирургическое отделение.

Дежурный врач полная седая женщина со строгими глазами, хмуро выслушала сбивчивые объяснения его.

— Да, у нас, — не скрывая своей неприязни, сказала она. — Чем больна? Будь моя воля, я бы приказала судить за это!

— Позвольте! — отшатнулся Маркевич. — Кого судить?

— Вас, молодой человек! — женщина даже стукнула костяшками пальцев по столу. — Вас и вашу жену. Молодые, здоровые, только бы жить да радоваться, а вы что делаете? Второй самоаборт в течение года! Да если бы мы опоздали хоть на час…

…Они встретились спустя неделю, в воскресное утро, кода похудевшая, с синими тенями под глазами, почти прозрачная Муся вернулась домой. Алексей не поднялся навстречу ей, не помог добраться до постели. Как сидел на стуле возле окна, так и остался сидеть, наблюдая за женой холодными, полными ненависти глазами. Вместо него как-то пришибленно и трусливо засуетилась Маргарита Григорьевна. Уложила дочь в кровать, укрыла ее одеяло и, пододвинула столик с какао, конфетами и печеньем. Она ни разу не взглянула в сторону зятя, не решилась взглянуть, все время ожидая неизбежного взрыва. Глорочка как вошла в комнату, так и застыла у порога, придавленная непонятным, а поэтому очень страшным молчанием взрослых. Будто спасаясь от этого молчания, она вслед за Маргаритой Григорьевной выскользнула за дверь, когда у старухи не нашлось больше сил оставаться здесь.

И вот наступило мгновение, о котором Маркевич не раз думал в последние дни: он и Муся — наедине, глаза в глаза, когда и лгать, и изворачиваться больше нельзя, потому что оба знают всю правду, до конца.

— Неужели ты не можешь подойти ко мне? — услышал Алексей тихий, как шелест атласного одеяла, голос жены. Я так измучилась, страдала, а ты…

В соседней комнате вовсю гремело радио: видно, теща и там не чувствовала себя в безопасности. А может, хотела заглушить их голоса?