Я только ахнула. Я с недоверием развернула бумагу на мороженом. Я не сомневалась теперь в том, что Валентин Павлович в самом деле врач, раз сумел так сразу и так уверенно вправить Вале вывих. Я понимала, что, возможно, он по совместительству работает и фокусником, раз умеет показывать такие штуки. Но Валентин Павлович все время был с нами, и если он даже умеет каким-то образом устраивать так, что разные предметы у него в руках то появляются, то исчезают, все равно мороженое у него должно было растаять, пока мы ходили по улицам и были в галантерейном магазине и у сапожника Афанасия Захаровича. Но пломбир был совершенно твердым, как будто только что, сию минуту купленным у мороженщицы, из-за которой Валя из мальчишки снова превратилась в женщину и вывихнула ногу.
— Как это вы? — не удержалась я. — Ведь это совершенно невозможно.
— Видишь ли, Оля, — ответил Валентин Павлович. — Бывает, как сказал один поэт, «и невозможное — возможно». Но если мы с тобой и Валентиной Сергеевной еще встретимся в Киеве, я вам снова покажу этот фокус и расскажу, в чем его секрет.
Валя не поддержала этот разговор. А ведь могла бы. Но она молча ела свой пломбир.
Мы свернули на набережную. У ворот одного из домов висел почтовый ящик с изображением конверта. Только не в натуральную величину, а раза в три больше настоящего. Но это была точная копия конверта — с индексом, с адресом, с фамилией, а сбоку, слева — пейзаж. И пейзаж этот представлял собой вид перед домом: море, скала, чайки.
— Красиво, — похвалила я картинку.
Валентин Павлович прищурился.
— Это в Сочи такая мода. Художники снимают комнаты и в благодарность украшают хозяевам почтовые ящики пейзажами.
— Кич! — пренебрежительно отозвалась Валя. Я не знала этого слова и спросила:
— Почему? И что такое кич?
— Массовое искусство, — ответила Валя. — Вульгарное. Мещанское. Лебеди на ковриках.
— Ну, наверное, не только лебеди, — возразил Валентин Павлович. — Наверное, и иконы в окладах из алюминиевой фольги рядом с цветным телевизором. И крестики на шее.
Этого я уж никак не ожидала от Валентина Павловича. У Вали на шее был крестик. Модный, маленький, деревянный, с приятным запахом. Ваш говорила, что он кипарисовый.
— А если иконы висят в квартирах верующих в Бога? Или крестики носят верующие? — с вызовом спросила Валя.
— Тогда это, должно быть, не кич, — сдержанно ответил Валентин Павлович. — Тогда это, должно быть, некоторая ограниченность. Но если иконы развешивают у себя на стенах люди, которые не верят в бога, и, особенно, если такие люди сами рисуют иконы, то все равно это кич.
— Не понимаю, — рассердилась Валя. — По-вашему получается, что качество иконы зависит не от того, что и как на ней изображено, а от того, верит или не верит в бога ее автор. Среди тех, кто писал иконы, были большие художники. Тот же Рублев.
— При чем здесь Рублев? Искусствоведы говорят, что он в своих работах изображал современников. Только сияние им приделывал. А так — живые люди. Я думаю, что, обряди рублевских святых в современные костюмы, никто и не удивится, особенно после того, как пришла мода на бороды.
Валя остановилась, повернулась лицом к Валентину Павловичу и прочла стихи:
Не нужно сказок о Рублеве.
К чему красивые слова?
Не мужиков и не влюбленных
Он на иконах рисовал.
Он жил в совсем иные годы,
И был талантлив и глубок
И знал — у русского народа
Одна надежда: русский бог.
— Кто это написал? — с живым любопытством спросил Валентин Павлович.
Валя показала глазами на меня. Удивительный она человек. Артистка! Какое-то чудо. Я ей только раз прочла эти стихи, а она сразу их запомнила.
Валентин Павлович посмотрела на меня как человек, который вспомнил что-то важное.
— А я-то никак не мог сообразить, почему я тебя знаю. Теперь понял. Ты по телевизору выступала. Со стихами. Это очень хорошо, что я тебя встретил. Мне хотелось у тебя спросить…
Он помолчал. Я подумала, что ему хотелось у меня спросить, как я, еще школьница, сумела написать такие хорошие стихи. Или как я, на вид самая обыкновенная девочка, в действительности обладаю такой поэтической душой. Но он спросил совсем о другом:
— Почему ты, когда выступала по телевизору, почесывала живот?
Я разочаровалась и ответила не слишком охотно:
— Там очень жарко на телевидении. У меня под платьем прямо по животу текли капли пота.
Валентин Павлович удовлетворенно кивнул головой. Можно было подумать, что это самое главное в моем выступлении по телевизору.
Для того чтобы добраться от нашего нового дома до школы, в которой я училась прежде, нужно было бы затратить почти час и ехать сначала на автобусе, потом в метро, а потом еще на троллейбусе. И меня перевели в новую школу, недалеко, всего в квартале от нашего нового местожительства.
С нашего одиннадцатого этажа из окон было видно, как перепоясавшая Украину праздничная, ярко-синяя лента Днепра несет к морю потяжелевшую августовскую воду, с тротуаров на проезжую часть катились первые августовские каштаны. Августовские яблоки, груши, сливы, абрикосы, укроп и огурцы пахли сладко и призывно, и весь наш город пропах ими.
В прошлом году в августе мы с папой решили в воскресенье поехать на автобусе в Канев на могилу Тараса Шевченко. Мы пошли на автостанцию, но оказалось, что билеты на этот день следовало купить заранее, что мест нет, что поехать нам не удастся.