Только б жила Россия - [106]
— Поди, в резерве, — предположил Пашка. — Ингерманландцев и киевцев, глянь, тоже нету.
С левого фланга конницы наплывал приветственный рев, — ехал кто-то из высокого начальства.
— Государь со светлейшим, — безошибочно угадал Филатыч. — А ну, расчеты, в ружье!
Точно такую же команду подал юный белгородский командир. Звякнул штык о штык, вполголоса выбранился капрал, грозя кому-то кулаком, и все утихло.
На узкое пространство меж редутами и кавалерией вырвался длинный генеральский поезд, в очах зарябило от золотого шитья.
— Здорово, архангелогородцы! Здорово, гранодиры и пушкари! — долетел звучный государев басок.
— Вива-а-а-а-а-а-ат! — раскатилось оглушительное.
Петр уткнулся в исписанную вкривь и вкось бумажку, с досадой скомкал ее, затолкал в карман.
— Воины, товарищи мои! Вот и наступил час, который решит судьбу России… Ни на миг не должны вы помышлять, что сражаетесь за Петра, — но за государство, Петру врученное, за род свой, за отечество, за православную нашу веру. Не должна вас также смущать слава неприятеля, якобы неодолимого, коей ложь вы сами, победами над ним, неоднократно доказали. А о Петре ведайте, что жизнь ему не дорога, только б жила Россия во славе и благоденствии!
— Вива-а-а-а-а-а-ат!
— Подтверждаю указ, данный полгода тому, пред левенгауптовой баталией. Если кто с места сойдет — почтется за нечестивого, а кто хребет покажет — уравняется с врагом!
Далеко окрест разносились Петровы слова, и каждое тугим ядром било в сердце. На что пушкари — народ бывалый, огнем пропеченный, в сорока водах купанный, — и те застыли в сдержанно-суровом восторге.
У Савоськи Титова, спокойного с виду, пресекалось дыхание. «Только б жила Россия!» — сказано-то как. Будь рядом Ганька — не преминул бы вставить поганое, вроде: аль сгоряча ляпнул, кат всесветный, аль со страху, аль тонкая сатанинская игра… Севастьян тряхнул головой. Нет, изнутри вырвалось, выношенное годами, болевое, первозданно-человечье, — ни прибавить, ни убрать.
Радость вспыхнула и угасла. «Кланяйся своим на Можае!» — помнится, велел бомбардир. А кому — своим? Лапотным, подъяремным, безысходной тоской придавленным? И он словно посмотрел на себя их строгими глазами. Смирился, мать-твою-черт, или нос под хвост? Не то, совсем не то. Постиг многое, прежде укрытое за семью замками, принял как свое — верней будет…
— Равняйсь! — подал команду Филатыч.
— Тихо, капитан, тихо.
На укрепление взошел генерал Брюс, приотстав от государевой свиты, зорким взглядом окинул пробаненные пушки, пирамиды ядер, вместе с Иваном Филатычем заторопился к недостроенной линии, что легла вдоль полтавской дороги.
Павел Еремеев сокрушенно вздохнул.
— А ведь не поспеют пионеры-то. Уйма дел!
От реки, заслоненной густыми гривами зелени, потянуло вязкой сыростью, кое-где в лесных водороинах забелел туман. Понемногу смеркалось.
Иван Филатыч вернулся на редут в темноте, извлек походную суму, помедлив, сказал Титову:
— Ну, сержант молодой, командуй тут один. Мне с Павлом Еремеевым и бомбардирами — вперед, Брюс повелел.
— Там же… голое место! — вырвалось у Титова.
— Указ есть указ. — Капитан обнял Севастьяна и Макара, потупился. — Надеюсь, не подведете старого — «потешного», не вгоните в краску… Будьте здравы!
Можаец неотрывно глядел ему вслед. Все походы вместе, с подмосковных полей начиная, сколько испытано, переговорено… Вот появись вдруг батя родной, а отсель позови преображенец, ей-ей, не знал бы, к кому первому кинуться… Он смахнул непрошеную слезу. Никогда еще не было так тоскливо: даже в астраханскую кромешную ночь, даже летом семьсот пятого, когда проходили Можайск, и до дому оставались считанные версты!
Он пересилил тревогу, в который раз нынче обошел орудия. Пушкари — в сапогах, наглухо застегнутом кафтанье, при портупеях, — разлеглись у колес, храпели взапуски.
Что-то перелетело через вал, заставило вздрогнуть. Савоська приподнялся над бруствером, свесил голову вниз — на краю рва темнела маленькая фигурка, подавала нетерпеливые знаки. «Эй, есть кто живой?» — донесся негромкий девичий голос.
Титов оторопел.
— Дуняшка, ты? Это… ты?
— Подал бы лесенку, чем приставать со спросами!
Он быстро спустился в ров, сказал сердито:
— Ну и всполошная. Тут пульки запоют вот-вот, бой грянет… — и помягчал самую малость. — Ладно, будь гостьей, входи.
— А я не одна. Со мной, ха-ха, мешок.
Веселая! А что ей, под крылом седача-майора? Будто за каменной стеной. Да и тот не в проигрыше: экая благодать посетила в преклонные лета… У Савоськи неудержимо задергало бровь.
Она юрко взобралась наверх, одернула подол, присев, с улыбкой пригляделась к Титову.
— В сержанты вышел — правда ай нет? А галун доселе в кармане? Давай, примечу.
— Потом, после… Что в мешке-то?
— Хлебом разжилась, тутошние молодицы напекли.
— Стоило ноги трудить…
— Беда с вами, солдатами. Точно рехнулись, ей-богу. — Дуняшка вздохнула, подперлась рукой. — Вот и государь за день маковой росинки в рот не взял… Мыслимое ли дело!
Невдалеке поднял вскосмаченную голову Макар.
— Стрекоток будто знакомый, — прохрипел спросонья. — Погодь, погодь… И впрямь ты, ведьмочка милая. С чем до нас?
Роман рассказывает о подвигах уральцев и сибиряков в годы гражданской войны, которые под руководством В. Блюхера, Н. и И. Кашириных, И. Грязнова громили белогвардейцев на Восточном фронте, а затем броском через Сиваш определили судьбу «черного барона».
Британские критики называли опубликованную в 2008 году «Дафну» самым ярким неоготическим романом со времен «Тринадцатой сказки». И если Диана Сеттерфилд лишь ассоциативно отсылала читателя к классике английской литературы XIX–XX веков, к произведениям сестер Бронте и Дафны Дюморье, то Жюстин Пикарди делает их своими главными героями, со всеми их навязчивыми идеями и страстями. Здесь Дафна Дюморье, покупая сомнительного происхождения рукописи у маниакального коллекционера, пишет биографию Бренуэлла Бронте — презренного и опозоренного брата прославленных Шарлотты и Эмили, а молодая выпускница Кембриджа, наша современница, собирая материал для диссертации по Дафне, начинает чувствовать себя героиней знаменитой «Ребекки».
Героя этой документальной повести Виктора Александровича Яхонтова (1881–1978) Великий Октябрь застал на посту заместителя военного министра Временного правительства России. Генерал Яхонтов не понял и не принял революции, но и не стал участвовать в борьбе «за белое дело». Он уехал за границу и в конце — концов осел в США. В результате мучительной переоценки ценностей он пришел к признанию великой правоты Октября. В. А. Яхонтов был одним из тех, кто нес американцам правду о Стране Советов. Несколько десятилетий отдал он делу улучшения американо-советских отношений на всех этапах их непростой истории.
Алексей Константинович Толстой (1817–1875) — классик русской литературы. Диапазон жанров, в которых писал А.К. Толстой, необычайно широк: от яркой сатиры («Козьма Прутков») до глубокой трагедии («Смерть Иоанна Грозного» и др.). Все произведения писателя отличает тонкий психологизм и занимательность повествования. Многие стихотворения А.К. Толстого были положены на музыку великими русскими композиторами.Третий том Собрания сочинений А.К. Толстого содержит художественную прозу и статьи.http://ruslit.traumlibrary.net.
Знаете ли вы, что великая Коко Шанель после войны вынуждена была 10 лет жить за границей, фактически в изгнании? Знает ли вы, что на родине ее обвиняли в «измене», «антисемитизме» и «сотрудничестве с немецкими оккупантами»? Говорят, она работала на гитлеровскую разведку как агент «Westminster» личный номер F-7124. Говорят, по заданию фюрера вела секретные переговоры с Черчиллем о сепаратном мире. Говорят, не просто дружила с Шелленбергом, а содержала после войны его семью до самой смерти лучшего разведчика III Рейха...Что во всех этих слухах правда, а что – клевета завистников и конкурентов? Неужели легендарная Коко Шанель и впрямь побывала «в постели с врагом», опустившись до «прислуживания нацистам»? Какие еще тайны скрывает ее судьба? И о чем она молчала до конца своих дней?Расследуя скандальные обвинения в адрес Великой Мадемуазель, эта книга проливает свет на самые темные, загадочные и запретные страницы ее биографии.
На необъятных просторах нашей социалистической родины — от тихоокеанских берегов до белорусских рубежей, от северных тундр до кавказских горных хребтов, в городах и селах, в кишлаках и аймаках, в аулах и на кочевых становищах, в красных чайханах и на базарах, на площадях и на полевых станах — всюду слагаются поэтические сказания и распеваются вдохновенные песни о Ленине и Сталине. Герои российских колхозных полей и казахских совхозных пастбищ, хлопководы жаркого Таджикистана и оленеводы холодного Саама, горные шорцы и степные калмыки, лезгины и чуваши, ямальские ненцы и тюрки, юраки и кабардинцы — все они поют о самом дорогом для себя: о советской власти и партии, о Ленине и Сталине, раскрепостивших их труд и открывших для них доступ к культурным и материальным ценностям.http://ruslit.traumlibrary.net.
Повесть о четырнадцатилетнем Василии Зуеве, который в середине XVIII века возглавил самостоятельный отряд, прошел по Оби через тундру к Ледовитому океану, изучил жизнь обитающих там народностей, описал эти места, исправил отдельные неточности географической карты.