Только б жила Россия - [105]
— Что за сим последует? Какая может быть слабина? Думайте, архистратиги, думайте!
— Разве о калмыках передаст? — предположил светлейший, сдувая с пламенного обшлага одинокий конский волос.
— И слава богу. Только ускорит королевский выход в поле. Что еще? Быстрее, быстрее!
— Редуты, ясное дело, вспомнит.
— Знает лишь о поперечных. Новые работы ему неведомы.
— А о рекрутских полках забыли? — встрепенулся фельдмаршал и тотчас, как всегда, отвел свою догадку: — Да нет, нет. Что шведу в них? Пыль, серая скотинка.
Светлейший согласно покивал, медленно пропустил завиток роскошного парика сквозь холеные, унизанные перстнями пальцы, замер, обеспокоенный.
— Ты сказал — серая? В том и гвоздь!
— Ну? — прекратил ходьбу Петр.
— Меж синих да зеленых строев отличка будет разительная!
— Верно! В тактике ему, лешему, равных нет… Ударит по серому сукну, всенепременно!
Шереметев в испуге поднялся и снова сел.
— Новобранцев-то назад бы отвесть, недолго и до греха… — пробормотал он.
— Отвесть — ума не надо, а вот шведа вокруг пальца обвесть… — Петр подмигнул светлейшему. — Помнишь машкерад нарвский? Твоя была затея!
— Думаешь учинить подобное и теперь? — заулыбался Меншиков.
— С несколько иным поворотом… Борис Петрович, назови мне полки покрепче.
— Лейб-гвардия, государь.
— Она приметлива слишком. А из напольных?
— Бутырский, Лефортов, Новгородский…
— Вот, в самый чок! Я их видел, новгородцев-то, в юрьевском деле. Хороши… Словом, так: под покровом темноты обрядить в сермягу и — обок с гвардией!
Он повеселел, впервые ровно посмотрел на затаившего дыханье семеновского командира.
— Эх, шеф, шеф… Ладно, готовься в путь, поедешь в Рим, оттель в Гаагу… Неспроста сказано — всякому свое!
Куракин растроганно шмыгнул носом.
7
Краснощекий плотный человек развалисто шагал по замкнутому валами квадрату, сипел трубкой, стиснутой в крепких зубах. На шее вместо галстука болталась продымленная узорная косынка, гвардейский кафтан торчал коробом, застегнутый кое-как. Молоденький командир гренадерской роты, будто привязанный, вился вокруг незнакомца, сыпал почтительной скороговоркой:
— Извольте пройти сюда! Сие траверс — короткая насыпь впереди ворот. Замо́к — иного слова не придумать! Артиллеры занимаются уплотненьем барбетов, сиречь орудийных площадок. Всего их будет несколько, ибо неизвестно, с какой стороны последует атака. Для фузейной стрельбы через бруствер, осмелюсь обратить ваше внимание, устроен банкет!
— Ну а вся штуковина, значит…
— Редут! — подхватил поручик. — Временный сторожевой укреп!
— Ага, сторожевой… Теперь его, стало быть, к батальному действу приладили? — усмехнулся незнакомец и с силой потопал, словно проверил квадрат на прочность. — Не качнет? Шторм сбирается презнатный, на все девять баллов. Чую потрохами!
— Сам вал — две сажени, ров — полторы, итого — три с половиной! — частил молодой офицер. — Можете представить себе свейскую озабоченность при виде хоть одного редута, а их — десять, считая недостроенные, кои призваны анфилировать большак!
Выплясывая посреди барбета, пушкари с интересом прислушивались к разговору.
— Чего ж он стелется? Перед кем? — недоуменно спросил Макарка, останавливая круглые глаза на артиллерном капитане. Филатыч помалкивал, затаив улыбку под сивыми усами.
— Гранодир передавал: дескать, бас, — ввернул Пашка.
— Никак певчий?
— Корабельный мастер, балда осиновая! — не утерпел Иван Филатыч. — И какой! На что иноземцы в тех делах насобачились, а рядом с Федосеем Скляевым — щенки!
— Поди, высокого роду-племени?
— Ага, батюшка тремя дворы владел.
— Теперьча, небось, нос от прежних друзей отвернет. Эвон где летает!
Но мастер сам подошел к Ивану Филатычу, сгреб в охапку, легко оторвал от земли.
— Ах ты, старый громобой! Ищу, ищу, а он под боком, и ни звука… Ниеншанц не позабыл? А Ключ-город? — Он оглянулся: командир усиленной белгородской роты стоял как на параде, с треуголкой у локтя. — Спасибо, дружок. Внес полную ясность! — И артиллерному капитану: — Офицерство-то новое, доморощенное, а? Не в пример кое-кому… На соседнем укрепе, недавно, встречает майор фон Фок, дубина дубиной, по-нашенски ни бельмеса. Я с ним по-голландски — хлопает ушьми, по-аглицки — та же картина. Мы, дурачье русское, тумкаем и так, и сяк, а он будто полено проглотил. Нихт ферштеен, и баста! — Скляев посмотрел вокруг. — Хожу и диву даюсь, ей-пра. Экое отгрохано!
— По чертежам господина бомбардира, собственноручным!
— Он умеет! — подтвердил Федосей. — Иной раз, понимаешь, и меня припирает к стене!
— Какими судьбами сюда?
— На коленях упросил Петра Алексеича захватить с собой. Этак и война промчит, говорю, без дымка порохового!
— Ноне испробуешь, поверь слову.
— Ну-ну… — Федосей оперся о палуб, скосил глаза на солнце. — Матушки-светы, адмиральский час! Ничего крепенького не найдется? У-у, ром… богато живете, краснокафтанные!
«Бас» одним махом опрокинул полсулеи и даже не поморщился. Артиллеры заулыбались: ай да глотка!
Чей-то вскрик оборвал беседу. Толпой высыпали на вал, — к редутам всей шириной поля подходила в колоннах кавалерия, строилась невдалеке. По расцветке знамен, по гербам, — то крест с лавровой ветвью, то сабля под короной, то двуглавый орел, то архангел, поражающий змия, — узнавали вологодцев, астраханцев, москвичей, архангелогородцев… Только вот питерцев отправили неведомо куда. Как Савоська ни высматривал памятного белого знамени с разлапистыми якорями, — его не было.
Роман рассказывает о подвигах уральцев и сибиряков в годы гражданской войны, которые под руководством В. Блюхера, Н. и И. Кашириных, И. Грязнова громили белогвардейцев на Восточном фронте, а затем броском через Сиваш определили судьбу «черного барона».
Роман Вениамина Шалагинова рассказывает о крахе колчаковщины в Сибири. В центре повествования — образ юной Ольги Батышевой, революционерки-подпольщицы с партийной кличкой «Кафа», приговоренной колчаковцами к смертной казни.
В книгу члена Российского союза писателей, военного пенсионера Валерия Старовойтова вошли три рассказа и одна повесть, и это не случайно. Слова русского адмирала С.О. Макарова «Помни войну» на мемориальной плите родного Тихоокеанского ВВМУ для томского автора, капитана второго ранга в отставке, не просто слова, а назидание потомкам, которые он оставляет на страницах этой книги. Повесть «Восставшие в аду» посвящена самому крупному восстанию против советской власти на территории Западно-Сибирского края (август-сентябрь 1931 года), на малой родине писателя, в Бакчарском районе Томской области.
Так сложилось, что в XX веке были преданы забвению многие замечательные представители русской литературы. Среди возвращающихся теперь к нам имен — автор захватывающих исторических романов и повестей, не уступавший по популярности «королям» развлекательного жанра — Александру Дюма и Жюлю Верну, любимец читающей России XIX века граф Евгений Салиас. Увлекательный роман «Миллион» наиболее характерно представляет творческое кредо и художественную манеру писателя.
Роман «Коронованный рыцарь» переносит нас в недолгое царствование императора Павла, отмеченное водворением в России орденов мальтийских рыцарей и иезуитов, внесших хитросплетения политической игры в и без того сложные отношения вокруг трона. .
Фронтовики — удивительные люди! Пройдя рядом со смертью, они приобрели исключительную стойкость к невзгодам и постоянную готовность прийти на помощь, несмотря на возраст и болезни. В их письмах иногда были воспоминания о фронтовых буднях или случаях необычных. Эти события военного времени изложены в рассказах почти дословно.
Эти сказки написаны по мотивам мифов и преданий аборигенных народов, с незапамятных времён живущих на морских побережьях. Одни из них почти в точности повторяют древний сюжет, в других сохранилась лишь идея, но все они объединены основной мыслью первобытного мировоззрения: не человек хозяин мира, он лишь равный среди других существ, имеющих одинаковые права на жизнь. И брать от природы можно не больше, чем необходимо для выживания.