Толкиен. Мир чудотворца - [38]

Толкиен описывает этих русых гиперборейцев с поистине юношеским восхищением — так, словно те и вправду явились из грез. Тут, надо признать, Толкиен с головой уходит в поэтику мифов о белокурых голубоглазых воителях. Впрочем, и сам Эомер им под стать: ведь он самый рослый среди своих спутников. Толкиен, как отмечал Хэмфри Карпентер, будучи невысокого роста, всегда восторгался людьми статными. Статью отличаются и герои рыцарских романов. К тому же, и они, по словам Кретьена де Труа, «светлокудры и прекрасны».

По прибытии в чертог Теодена четверо искателей приключений (Гэндальф, Гимли, Леголас и Арагорн) встречают самую, пожалуй, прекрасную героиню Толкиена, и красота ее оценивается по достоинству:

«Девушка отправилась назад, но в дверях обернулась. Суров и задумчив был ее взор; на конунга она взглянула с безнадежной грустью. Лицо ее сияло красотой; золотистая коса спускалась до пояса; стройнее березки была она, в белом платье с серебряной опояской; нежнее лилии и тверже стального клинка — кровь конунгов текла в ее жилах».

Разве могла такая красавица не понравиться Арагорну? Она явилась ему «во всей ее холодной, еще не женственной прелести, ясная и строгая, как вешнее утро в морозной дымке». Непорочность будет лежать на Эовин тяжким бременем на протяжении почти всей книги; давят на нее и унизительные слова Гримы (Гнилоуста), и недуг Теодена; но, невзирая ни на что, ее ждет судьба девы–воительницы, валькирии, но никак не мирной хранительницы домашнего очага. Чувственность в ней впервые пробуждает Арагорн, когда она подносит ему кубок вина: он «…принимая кубок, невзначай коснулся затрепетавшей руки».

Нелегко приходится девушке и после того, как Арагорн запрещает ей следовать за ним. Но жить дальше по–прежнему ей невмочь, хотя приходится согласиться со словами Арагорна:

«Настанет время безвестной доблести: никто не узнает о подвигах последних защитников родимого крова».

На это Эовин отвечает, что она боится золоченой клетки, то есть боится «привыкнуть к домашнему заточению, состариться и расстаться с мечтой о великих подвигах».

Хорошо сказано — будто словами сотен поколений рыцарей, для которых невозможность блеснуть отвагой на поле брани сродни страшному увечью и дальнейшему жалкому существованию, то есть жизни без всякого смысла. И тут Эовин чуть приоткрывает свои чувства, поверяя Арагорну, что если и пойдут за ним серые дружинники, то только «потому, что не хотят с тобой разлучаться, потому, что любят тебя».

Эовин переодевается в конника, при виде которого Мерри думает: «Совсем еще юноша, невысокий, худощавый». Затем «он уловил отсвет ясных серых глаз и вздрогнул, внезапно поняв, что в этом лице нет надежды, что его затеняет смерть».

Но тот же Дерхельм (прозвище Эовин) тайно поведет Мерри, которого не захотели взять в поход, на поле брани, где ему будет суждено прославиться:

«Вот и поедешь со мной. Я посажу тебя впереди, укрою плащом, а там отъедем подальше, и еще стемнеет».

Не менее впечатляет и пробуждение воинственного духа у Теодена; старый властитель в мгновение ока, словно по мановению чудесного жезла, избавляется от бремени лет:

«Протяжно запели трубы. Кони вздыбились и заржали. Копья грянули о щиты. Конунг воздел руку, и точно могучий порыв ветра взметнул последнюю рать Ристании: громоносная туча помчалась на запад».

И вот начинается война, а вместе с нею для каждого героя настает время ратных подвигов. Впрочем, Толкиен не уделяет пристального внимания собственно сражениям: они коротки, все свершается быстро, будто на одном дыхании, тем более что его герои явно превосходят в силе и отваге своих многочисленных врагов — орков. Взять хотя бы такой вот пример:

«Двое из них [орков] бесшумно и быстро, в несколько прыжков нагнали отставшего Эомера, подвернулись ему под ноги, оказались сверху и выхватили ятаганы, как вдруг из мрака выпрыгнула никем дотоле не замеченная маленькая черная фигурка. Хрипло прозвучал клич: «Барук Казад! Барук аймену!» — и дважды сверкнул топор. Наземь рухнули два обезглавленных трупа. Остальные орки опрометчиво кинулись врассыпную».

Эомер благодарит Гимли за его храбрость, на что тот, как ни в чем не бывало, отвечает:

«Да это пустяки. Главное дело — почин, а то я от самой Мории своей секирой разве что дрова рубил».

Чуть погодя Гимли даже вступает в соревнование с Леголасом — кто сразит больше орков. Леголас, к примеру, доводит число своих жертв до двух десятков… и все без толку:

«их здесь, — говорит он, — что листьев в лесу». Между тем сеча становится жестокой, «вражьи полчища множились на глазах», «орки по–обезьяньи вспрыгивали с них [осадных лестниц] на зубцы [крепостных стен]».

Затем Гимли с гордостью объявляет, что сразил двадцать одного орка, превзойдя, таким образом, Леголаса. А спустя время он опережает Леголаса еще на одного зарубленного орка; одна беда — секира у него затупилась…

И все же численность вражьих полчищ до того велика, что Теоден сомневается в исходе битвы:

«Знал бы я, как возросла мощь Изенгарда, не ринулся бы столь опрометчиво мериться с ним силою по первому слову Гэндальфа. Теперь–то его советам и уговорам другая цена, чем под утренним солнцем».