Толкач - [23]

– Тогда что же тебе не нравится в кофе? – спросил улыбаясь Уиллис.

– Несбывшиеся надежды, – терпеливо ответил Мейер.

– Не понимаю, – сказал Уиллис.

– Видишь ли, Хэл, когда моя жена собирается кормить меня ужином, я ожидаю вкус картона. Мы женаты уже, да хранит ее Господь, двенадцать лет, и она "и разу еще не обманула моих ожиданий. Я ожидал вкус картона и всегда получал именно такую пищу. Но когда я заказываю кофе в местном кафетерии, мои вкусовые рецепторы предвосхищают кофе.

– Ну и что?

– А то, что разочарование после больших надежд почти невыносимо. Я заказывал кофе, а вынужден вить картон.

– Кто же вынуждает тебя?

– По правде говоря, – сказал Мейер, – я начинаю забывать вкус настоящего кофе. Теперь все, что я ни ем, имеет вкус картона. Грустно.

– Слезы душат, – поддакнул Темпл.

– Бывают, конечно, утешения, – сказал Мейер устало.

– И какие же? – спросил Уиллис, все еще улыбаясь.

– У одного из моих друзей жена взяла за правило готовить так, что все блюда имеют вкус опилок. – Уиллис громко засмеялся, Мейер хмыкнул и пожал плечами. – Я думаю, что картон все же лучше опилок.

– Вам следует иногда меняться женами, – посоветовал Темпл. – Все не так скучно.

– Ты имеешь в виду только еду? – спросил Мейер.

– А что же еще?

– Зная твой грязный язык... – начал Мейер, но в это время на столе Темпла зазвонил телефон. Темпл снял трубку.

– Восемьдесят седьмой участок, – сказал он, – детектив Темпл. – Угу. Хорошо, я пошлю людей. Договорились. – Он повесил трубку. – Порезали человека на Южной Четырнадцатой, Левин уже вызвал «скорую». Мейер, Хэл, хотите поехать?

Мейер пошел к вешалке и стал натягивать на себя пальто.

– Отчего так происходит, – поинтересовался он, – что мне всегда выпадает ехать, когда на улице лютый холод?

– Какая больница? – спросил Уиллис.

– Городская, – сказал Темпл. – Позвони потом, хорошо? Похоже, дело серьезное.

– Почему так?

– Боюсь, что это убийство.

* * *

Мейер никогда не любил запаха больниц. Его мать умерла в больнице от рака, и он никогда не забудет ее искаженного болью лица, не забудет запаха болезни и смерти, засевшего в ноздрях навсегда.

Врачей он тоже не любил. Его неприязнь к врачам, возможно, была связана с тем, что злокачественную опухоль у его матери первоначально приняли за жировую кисту. Но кроме этого, он находил врачей невыносимо самовлюбленными и неоправданно многозначительными. Образование Мейер уважал. Он сам окончил колледж, а уж потом судьба забросила его в полицию. Врач, по его представлению, был выпускником колледжа, получившим степень доктора. А степень доктора – это просто четыре года дополнительной учебы. Учеба, которая требовалась врачу, чтобы начать собственную практику, была сродни профессиональной подготовке любого человека к любой успешной работе. Мейер никак не мог понять, почему врач должен чувствовать себя выше, скажем, специалиста по рекламе.

По его предположению, это было связано с выживанием – ведь врач, как считалось, держит жизнь людей в своих руках. Мейеру казалось, что врачи очень точно назвали свою деятельность врачебной практикой. По мнению Мейера, они только и делали, что практиковались. Так что пока врачи не достигнут совершенства, он, Мейер, будет держаться от них подальше.

К сожалению, врач-интерн, в руках которого находилась жизнь Марии Эрнандес, не изменил мнения Мейера о врачах.

Это был молодой высокий блондин с короткой стрижкой. Кареглазый, с правильными чертами лица, он хорошо выглядел в своем чистом белом халате. Еще он выглядел испуганным. Блондин, наверное, видел расчлененные трупы во время учебы на медицинском факультете, но в его практике Мария Эрнандес была первым живым человеком, которого так изуродовали. Он стоял в больничном коридоре, нервно затягиваясь сигаретой, и отвечал на вопросы Мейера и Уиллиса.

– В каком она сейчас состоянии? – спросил Уиллис.

– В критическом, – ответил врач.

– Сколько она еще продержится?

– Это... это трудно сказать. Она ужасно порезана. Нам... нам удалось остановить кровотечение, но она потеряла слишком много крови еще до того, как попала сюда. – Врач сглотнул слюну. – Трудно сказать.

– Нам можно поговорить с ней, доктор Фредерикс? – спросил Мейер.

– Нет... не думаю.

– Она может говорить?

– Я... я не знаю.

– Ради бога, возьмите себя в руки! – раздраженно произнес Мейер.

– Простите, не понял, – сказал Фредерикс.

– Если вас тошнит, сходите в туалет и возвращайтесь, тогда и поговорим.

– Что?

– Послушайте меня, – терпеливо начал Мейер. – Я знаю, что вы отвечаете за большую сверкающую больницу, и, возможно, вы лучший в мире хирург, так что пуэрториканкская девчонка, заливающая кровью ваш чистый пол, всего лишь досадное неудобство. Но...

– Я не говорил...

– Но, – продолжал Мейер, – случилось так, что кто-то изрезал эту девчонку, и нам надо найти этого человека, чтобы такое не повторилось вновь и, кстати, чтобы не доставлять вам новых неудобств. Заявление умирающего – правомочное доказательство. Если человек делает заявление, когда у него нет надежды выжить, суды считаются с этим. Скажите мне честно, девушка будет жить?

Фредерикс удрученно молчал.

– Будет?

– Не думаю.