Толедские виллы - [95]

С такой же решимостью, с какой собиралась ехать к дону Хуану, Кассандра отправилась теперь к дядюшке — предварительно уложив по-прежнему одежду их гостя, — и в присутствии доньи Виктории сказала: по неким причинам, открыть которые она не властна, она, мол, до сих пор не могла повиноваться воле дядюшки и дать согласие жениху, ему угодному, но теперь, по тем же причинам, ей очень важно, чтобы помолвка состоялась как можно скорей. Все были весьма удивлены неожиданным решением пылкой девицы, однако просьба ее совпадала с желаниями родных, и потому поспешили вызвать Просперо, дона Арталя и прочих принимавших участие в сватовстве; им сообщили радостную новость, жених был в восторге, его друзья осыпали похвалами невесту, после [долгих поздравлений приступили к заключению брачного контракта.

Контракт еще не был подписан, когда явился дон Хуан с безутешным своим другом. Услыхав от Просперо о счастливых переменах, он окончательно убедился, что затея Кассандры с письмом была всего лишь веселой шуткой. Улыбаясь, он поздравил невесту, а та, с видом лукавым и чуть огорченным, сказала:

— Нелегко вам пришлось в эту ночь, сеньор дон Хасинто, да еще долгожданная дичь ускользнула!

— Разумеется, нелегко! — отвечал он. — Но теперь я ее вижу в руках более достойного, чем я, и надеюсь, радостный этот день вознаградит меня за тревожную ночь.

Затем он представил паломника, но, чтобы не омрачать веселье, умолчал о кончине его жены. Много лестного сказал он о своем друге, все наперебой кинулись знакомиться с гостем — шуму и радости еще прибавилось. А дон Хуан меж тем послал слугу к охотникам — те уже встревожились, прекратили охоту и, опасаясь, не стряслась ли беда, начали его искать. Узнав, однако, о радостном событии, они тотчас прискакали в Неаполь поздравить новобрачных и приготовиться к свадебным празднествам и торжествам.

Фортуна как будто нарочно придерживала причитавшиеся нам радости, чтобы выдать все разом, — скупая и щедрая вместе, много дней копила она, чтобы выплатить в один! Посудите сами: в то время как в доме Марко Антонио веселье било через край и один лишь дон Далмао был печален, — словно чтобы он не был исключением, — туда явились Роберто и я. Явились мы прямо с корабля, и, разумеется, дон Далмао так же не подозревал о нашем приезде, как я о ложной молве, что пошла по Сардинии о его падении с утеса. Едва войдя, я устремила глаза на супруга — оно и понятно, его глаза, как магнит, сразу же притянули мои. Вообразите, с каким восторгом бросилась я обнять его, но он, он презрительно меня оттолкнул. Все были поражены этой сценой, особенно дон Хуан, думавший, что я мертва, и Роберто, полагавший то же о доне Далмао; а все остальные, меня не знавшие, с удивлением глядели на то, как я, в платье паломницы, вывезенном еще из Барселоны, нежно льнула к супругу и рыдала от счастья, а он, непреклонный, уклонялся от моих объятий. Не понимая причины, я смертельно огорчилась — я-то ожидала, что любимый встретит меня с ликованием, и вместо этого такой суровый прием! На миг все умолкли, затем дон Хуан, больше доверяя своим глазам, чем россказням дона Далмао о моей кончине, приблизился ко мне с раскрытыми объятьями и молвил:

— Не знаю, любезная Дионисия, кто повинен в обмане, заставившем меня с великой скорбью справить ваши похороны, — то ли дон Далмао, который, возможно, солгал, чтобы я обрадовался, увидав вас живой, — обрадовался тем больше, чем меньше надеялся на подобное чудо, — то ли вы сами, прибегнув к чарам фортуны, пожелавшей явить свое могущество, заставили его считать вас усопшей и оплакивать. Но вот вы живы — так возблагодарим же судьбу.

— Что до меня, милейший дон Хасинто, — отвечал мой любимый, — я сказал вам правду, ежели считать подлинной смертью разлуку души с телом, где она жила, и ее Переселение в другой мир, а мнение Пифагора, утверждавшего, будто души переселяются из одного тела в другое, ложным. Душа Дионисии соединила оба эти противоречивые мнения. Ибо, покинув свое обиталище у того, кто обожал ее и жил лишь ради нее одной, она переселилась в иной мир — ведь человека мы зовем малым миром, — и ныне душа Дионисии составляет средоточие мира дона Леонардо, она переместилась из одного тела в другое и для меня умерла. Ежели особа, которую вы видите, кажется вам похожей на мою супругу, вы ошиблись — это только обманчивая наружность, перед вами крестьянка с Сардинии, а Дионисия была благородной каталонской дамой. Эту зовут Линарда, та звалась Дионисия. Эта, наконец, любит дона Леонардо, а та, другая, до своей кончины обожала дона Далмао. Судите же теперь, должны ли мы оба оплакивать ее как мертвую!

Справедливо возмущаясь оскорблением и горько печалясь о своей любви, выслушала я эти новые наветы на мою невинность и сказала:

— Я воображала, что добропорядочность моя, так давно вам известная, подтвержденная в Кальяри доном Гильеном и имеющая свидетелем дона Хасинто, избавит меня от необходимости самой оправдываться перед вами. Однако вы — родом из Каталонии, а когда каталонец вобьет себе что-либо в голову, то переубедить его так же невозможно, как привидение. Когда вы вместе с доном Хасинто покидали Сардинию и, не дождавшись меня, изменили своему слову, вы по крайности могли бы вообразить себя на миг беспристрастным судьей, как ныне вообразили себя истцом, и, прежде чем выносить приговор, попытались бы изучить тяжбу. Какая неслыханная жестокость! Осудить на смерть Дионисию за вину, что вы приписали Линарде, хотя эта столь же искренне и беспорочно любила Мирено, как та — дона Далмао; да будет тому свидетелем весь остров! Я же приношу жалобу на дона Хасинто — он знал, что вы упорствуете в своем заблуждении, и все же позволил вам покинуть Сардинию, не попытавшись выяснить истину, которая бы вас переубедила и посрамила.