Толедские виллы - [28]

— О, что вы, сеньор дон Хуан! — возразила Серафина. — Дон Гарсиа знает, что я не требую ничего, кроме счастья его видеть; тогда, коль вздумает моя любовь жаловаться, он сможет выплатить свой долг надеждами, которые укрепляют душу, проникая в нее через глаза, на него глядящие.

— Но не окажись пред моими глазами дон Хуан, — возразил дон Гарсиа, — никто другой не заставил бы меня изменить решение и путь. Все ж уповаю на бога, любезная Серафина, что когда-нибудь я расквитаюсь с долгом перед вами.

Затем все трое поднялись. Ревнивая Аврора была в обиде на толедцев за то, что они в эту ночь словно забыли о солнце, заменив его искусственными огнями, и торопила лучезарное осиять мир своим светом, дабы все эти плошки и фонари, посрамленные его великолепием, погасли, как и звезды в небе. Войдя на упомянутый постоялый двор «Индюшачий», друзья разбудили слуг, которые на взбитых Бахусом перинах спали мертвым сном, и все поехали в Толедо. У загородного лазарета они разделились: Серафина направилась в «Буэнависту», а двое молодых людей — в город; когда они появились в доме дона Гарсиа, там уже поднялась тревога, и его родители, страшась беды, послали разыскивать сына. Встретили они его нежными укорами и, радушно приветствовав дона Хуана, поместили обоих, по их просьбе, в одну горницу да посоветовали хорошенько отоспаться после бессонной ночи (что оба не спали, старики заметили сразу), встать попозже — для наших кабальеро это дело обычное, на сон у них уходит изрядная часть дня, ибо они, противу всех законов природы, урезают ночной сон, зато основательно отсыпаются днем, и рассвет наступает для них не ранее полудня.

Серафина же явилась на виллу, когда первая брачная ночь молодой четы была на исходе и солнцу, принимавшемуся за повседневные свои труды, возможно, пришлось бы выслушать от новобрачных немало проклятий за слишком раннее вторжение, но дерзновенному преградили доступ заботливые занавеси на окнах и крепкий сон, утвердившийся в своих владениях тем прочней, что ему долее обычного не разрешали вступить в свои права (он ждал почти до трех утра) и что юные супруги благосклонно его встретили и заключили в нежные объятия. Немало помогли и усталость, обычная после любовных забав, и утренняя прохлада, манившая понежиться среди подушек и простынь, — не то, пожалуй, не пришлось бы сну так долго царствовать в спальне молодых. Хотя они, сказать по правде, могли и вовсе не заметить наступление дня, когда б не явились друзья и гости с поздравлениями.

Серафина немного вздремнула в комнате, отведенной, как и многие другие, для гостей, сказав подругам, что у нее, мол, разболелась голова и на свадебный пир она не пойдет; но сон ее был тревожен — томимая надеждой и страхом, она то пробуждалась от испуга, то грезила наяву. Наконец Серафина встала; новобрачные уже были на ногах и выслушивали поздравления и шуточки гостей — толедским острословам только дай такой повод! На нежных щечках Ирене даже румянец проступил от смущения, а дон Алехо учтиво отражал град игривых намеков.

Затем в саду, в летних павильонах, расставили столы, над которыми высились триумфальные арки Амура; природа щедро украсила их цветущим жасмином, веселыми лозами и строгими миртовыми ветвями; горделивая, она на сей раз согласилась взять себе в помощники искусство, дабы удивить всех пышностью и великолепием. Гости уселись за пиршественные столы пораньше (хотя, судя по аппетиту, разыгравшемуся у мужчин, их трапезу следовало бы назвать не легким завтраком, а плотным ужином), чтобы осталось побольше времени для назначенного после полудня турнира на воде. Полноводная река образует в тех местах удобный для таких затей перекат, и все жители города, особенно же щедрые и отважные кабальеро, решили почтить новобрачных этой потехой. Когда гости уже основательно принялись за еду, на вилле появился проезжавший мимо дворянин из Кордовы; он привез письма для доньи Серафины, на конверте одного из них бедняжка узнала руку брата и прямо обмерла от страха. Попросив извинения у присутствующих, она вскрыла конверт и увидала следующие строки:

Письмо

После злосчастного происшествия, повредившего Вашему доброму имени, я был бы вправе не возвращаться к Вам никогда в жизни, разве чтобы отнять ее у Вас и тем восстановить Вашу, пусть не утраченную, но замаранную сплетнями честь, — ведь кровь для нее целебна. Однако пылкая любовь дона Андреса и обстоятельства, Вас оправдывающие, побудили меня внять просьбам влюбленного кабальеро и голосу долга (ибо после смерти матери я в ответе за вашу судьбу) — я решил думать не о мести, но о Вашем счастье.

Возвратившись из Лиссабона в Кордову, я там снова подтвердил дону Андресу свое обещание отдать Вас ему в жены, о чем и извещаю Вас, а также о том, что через четыре дня после вручения Вам сего письма мы с ним прибудем в Толедо. Убежден, что возражать Вы не станете: даже если брак этот, в котором Вы, не сомневаюсь, будете счастливы, Вам неприятен (для чего не вижу причин), Вы должны дать согласие хотя бы ради того, чтобы отмести все подозрения и показать, сколь равнодушны Вы к ним. Посему уведомляю, что помолвка состоится тотчас по приезде нашем в Толедо, а затем мы, уже втроем, вернемся в Кордову; надеюсь, что ласки и дары супруга быстро изгладят из Вашей памяти воспоминания о родном городе.