Точное мышление в безумные времена. Венский кружок и крестовый поход за основаниями науки - [6]

Карнап перебрался в Прагу, Витгенштейн — в Кембридж. Нейрату запретили возвращаться на родину после Гражданской войны в Австрии в 1934 году. В том же году скоропостижно скончался Ган. Юному Гёделю то и дело приходилось ложиться в психиатрическую больницу. В 1936 году погиб Шлик — его убил бывший ученик на ступенях главного здания университета. Вскоре после этого Менгер и Поппер приняли решение эмигрировать, поскольку преобладающие в обществе настроения были им отвратительны. Большинство членов Венского кружка покинули Вену задолго до так называемых чисток, последовавших за аншлюсом (аннексией Австрии Третьим рейхом) — но не все. Запоздавший Курт Гёдель очутился в США вопреки всему уже после начала войны, в 1940 году. Ему пришлось пробираться окольными путями — через Сибирь, Японию и весь Тихий океан.

Венский кружок, уже весьма знаменитый, утратил венские корни и вернул их себе лишь после Второй мировой войны. Однако его идеи были возрождены в англосаксонских странах и в дальнейшем оказали судьбоносное воздействие на интеллектуальную и научную историю двадцатого века, определили дальнейшее течение аналитической философии, формальной логики и экономической теории. Например, алгоритмы и компьютерные программы, без которых немыслима наша повседневная жизнь, восходят к абстрактным исследованиям Рассела, Гёделя и Карнапа по символической логике и вычислимости.

В затейливых узорах истории Венского кружка нашлось место сюжетам об убийствах и самоубийствах, страстных романах и нервных срывах, политических преследованиях и чудесных спасениях — однако красной нитью через ткань этой истории проходит непрерывный поток жарких диспутов между его участниками. Многие члены кружка надеялись, что он станет сплоченным интеллектуальным коллективом, однако этого ни в коей мере не произошло, как не был он и конгрегацией вопреки обвинениям противников. Кружок бурлил от громогласных споров и молчаливого недоверия. И разве может быть иначе, когда встречаются философы?

В самом начале нашей истории, на рубеже двадцатого века, в лекционном зале Венской академии физики Людвиг Больцман и Эрнст Мах провели нашумевший в обществе диспут по животрепещущему вопросу: существуют ли атомы? В конце нашей истории, через год после окончания Второй мировой войны, в уютной кембриджской гостиной состоялась бурная ссора между Карлом Поппером и Людвигом Витгенштейном по насущному вопросу: существуют ли философские проблемы? За пятьдесят лет, прошедших между этими глубоко символичными дебатами, роль Вены в философии была столь же фундаментальной, сколь и когда-то в музыке.

Венский кружок в этот невероятный период интеллектуального расцвета занимал центральное место — это был светоч точного мышления, ярко выделяющийся на фоне дикого фанатизма и маниакальной глупости. Наши доблестные философы прекрасно понимали, что стоят на кренящейся палубе тонущего корабля, но это лишь привносило остроты в их дискуссии о пределах познания. Казалось, время на исходе. Некоторые музыканты уже паковали свои инструменты.

С сегодняшней точки зрения этот корабль затонул уже давным-давно. В наше время миллионы ученых и сотни миллионов их родных и близких воспринимают научное миропонимание, в общем и целом, как данность. Если начать их расспрашивать, они признают, что ему со всех сторон грозят опасности — и религиозные фундаменталисты всех мастей, и отупляющий поток «мусорной культуры», и просто недостаток общественного внимания, принявший размах эпидемии. По сравнению со всеми остальными опасностями, с которыми мы сталкиваемся, опасность, грозящая науке, не кажется такой уж большой, однако, как показывает история Венского кружка, все может очень быстро измениться.

Эпическое повествование о взлете и падении Венского кружка охватывает меньше полувека. Какой-нибудь официант из кофейни мог бы, так сказать, пронаблюдать его с начала до конца из первого ряда. Юным мальчиком на побегушках он подавал бы Einspänner mit Schlag[9] корпулентному надворному советнику Эрнсту Маху, любимцу имперской Вены, кружащей в вечном вальсе, а уже пожилым согбенным метрдотелем сокрушался бы вместе с мрачным Витгенштейном, что этот послевоенный эрзац-кофе просто невозможно пить.

Будь я Джимом Джармушем, я бы рассказал историю официанта в виде череды кратких эпизодов, объединенных в фильм под названием «Кофе и сигары». Но я, увы, не художник, а лишь пожилой согбенный профессор, выросший в тени кружка. Поэтому я просто постараюсь рассказать вам, как все было, с самого начала.

Глава вторая. Повесть о двух мыслителях

Вена, 1895–1906. Знаменитый физик Эрнст Мах получает должность философа. Мах готовится встретить философию на полдороге. Анализирует ударные волны, историю науки, головокружения и другие ощущения. Отрицает «вещь-в-себе». Отрицает атомы. Отрицает эго и абсолютное пространство. Нападает на метафизику. Как ни любила его Вена, кружащая в вечном вальсе, после апоплексического удара Мах уходит со сцены, его место занимает физик Больцман. Больцман утверждает, что без атомов не обойтись, утверждает, что беспорядок нарастает, утверждает, что он сам себе преемник. Уподобляет метафизику мигрени, страдает от обеих. Вешается. «Этого следовало ожидать», — пишет Мах.