Точка возврата - [40]

Удар получился слабоватым и смазанным, но совершенно неожиданным. Вор испуганно дернулся, потерял равновесие и упал, по-дурацки взмахнув руками.

— Ишь, размахался крыльями, стервятник! Не падаль я! Живой еще!

Левка вцепился в грабителя, как волкодав, боролся неистово, отчаянно. Он с жадностью рвал глотку злу, мстя за все обиды последних дней.

— Нашел петуха на ощип! Так получи и распишись!

Он все бил и бил, почти обессилев и не замечая, что противник давно не шевелится, потом и сам провалился в забытье. Первые серебристо-розовые лучи потянули назад, в реальность, он сел, замотал головой и никак не мог проснуться, врубиться в ситуацию. Начал тереть глаза и заметил распухшие, окровавленные костяшки пальцев, лохмотья рубахи на груди. Рядом валялся труп, вместо лица засохшая корка, как у третьесортного мяса. Накатила тошнота, вырвало тут же на растрескавшуюся сухую землю. Утереться нечем, только колючие, пыльные кусты и мерный шум воды за ними. Заросли защищали берег, будто колючая проволока. Левка попер напролом. Залез в воду, умылся, кое-как приходя в себя. Широкая, быстрая, мутная река. «Как называется?» Вспомнилось — улыбающийся Борис цедит сквозь кривые редкие зубы хрипло, с легким акцентом: «Сырдарья, просто Дарья поместному». Снова накатывает тошнота. «Я убил человека. Мерзавец, конечно, был, и отметелить его следовало, но убивать — перебор!» — жалко упрекал обессилевший разум. Но разросшиеся за ночь воля и дикость торжествовали: «Ты можешь за себя постоять без их законов и дурацкой волокиты! Не оглядывайся на трусов!» Он невольно посмотрел по сторонам, не следит ли кто. Было пусто, тихо, рано и удивительно тепло. Вставал насущный «бытовой вопрос»: «Что делать с телом?» Почему-то оставлять его так не хотелось.

Повернул назад, снова протиснулся через колючки и вздрогнул, подавившись матюгом. Мертвец будто шевелился. Суеверный ужас быстро сменился отвращением. По начавшему разлагаться трупу деловито шастали на редкость большие жуки, вовсю жужжали и копошились в одежде мухи. «Проклятая Азия! Ну, и огромные здесь насекомые!» Опять замутило, и Левка разозлился на себя: «Тоже мне пацан! Козявок испугался!» Чтобы подавить в себе слабость, сунул руку в карман убитого. Вернуть свое, никогда ни перед чем не отступать! Нашел жалкий комок мятых засаленных купюр (четыреста двадцать рублей) и паспорт на имя Лугова Петра Константиновича 1928 года рождения, прописанного в городе Ташкенте, на улице Лахути. «Ты ли это, Боренька?» С фотографии смотрел худой, невзрачный парень: ни шакальих зубов, ни мутного взгляда, только оттопыренные уши. «Как у меня!» — мелькнула шальная ассоциация, и зацепило, понеслось. «Я буду им! Петрушка! Ха-ха! Этого перекати-поля никто не хватится, поищите теперь Левку, попробуйте! Кинула-таки козырек стерва-судьба! Что ж, поиграем!

Он засунул свой паспорт в карман потертого, перелицованного пиджачка, подумал: «Неудачливый был воришка, подлый, жалкий и глупый. Ну, да естественный отбор, ничего не попишешь!» Протащил через кусты и столкнул в реку труп, вода тихонько булькнула и понесла прочь сразу двоих: безымянного грабителя и Левку Надеждина. До слез стало жаль своего несостоявшегося будущего.

Вдалеке вырисовывались маленькие, как кусочки сахара, белые домики. Одноэтажный городишко показался безнадежно, удушающе крохотным и чужим. «Проживешь в этом болоте остаток жизни, — сурово, с интонацией покойного отца, констатировал разум. — Так тебе и надо, придурок, раз ничего в жизни не понял!» «Я еще покажу себя!» — возмутился гонор. Но стало очевидно со всей ясностью, что показывать некого: старый Левка умер, а новый Петр Лугов еще не родился. Нужна была философия, чтобы отделить себя от той падали, что уносили мутные воды реки. Он сорвал с себя окровавленные лохмотья, швырнул их в воду и стал доставать из сумки чистую смену. «И вещи прихватил сукин сын, лишь бы ни крошки добычи не упустить». Левка умылся и в белоснежной сорочке шагнул в новую жизнь.

Гордость за себя молодого, как в атаку, бросала в жизнь. В сердцах швырнул под ноги окурок, растоптал, перед глазами мутный водоворот впервые увиденной Сырдарьи.

— Товарищ! Что же вы делаете?! Мало того, что курите на детской площадке, так еще и мусорите! Безобразие!

Старик не сразу сообразил, что говорят ему. Бордовое потертое пальтецо с облезлым воротником, вязаная шапка съехала набок, дряблые губы трясутся от возмущения. «Откуда только взялась эта расшумевшаяся курица?! Нигде покою нет! Кричит и кричит!» Он не вслушивался, но присмотрелся. Внутри что-то екнуло. «Эта бабка — их соседка! Имя еще такое дурацкое! Не то Клавдия, не то Ангелина, но Стефановна — это точно! Черт, она же может меня узнать! Все к Валерке лезла: то лампочку прикрутить, то стиральную машину наладить. А как придет, не спровадишь, все кудахчет да кудахчет!» Страх, подлый страх потек струйкой пота по спине. «Только бы не узнала!» «Что, струсил? Боишься с внучком столкнуться?» — усмехнулся здравый смысл. «Ну, уж нет!»

— Да пошла ты на…!

Резко встал, вдруг вступило в сердце, пошатнулся, с трудом побрел в сторону гаражей, подгоняемый визгливыми криками. Облокотился на рифленый бок «ракушки», закурил, руки предательски дрожали. Прошлое вновь властно потянуло к себе. Но последующие воспоминания были блеклыми, сбивчивыми, как косноязычный рассказ подростка. Тот самый день все длился. Но накал прошел, лишь нелепые картинки сменялись перед глазами. Городок маленький, нищий, чужой. Облезлые коробки зданий, щербатый кирпич, наглое солнце. Это в октябре-то! Заморочь! Будто прошло полгода. Увещевания разума: «Хоть на работу приткнись!» Спорить нет сил. Облезлый деревянный забор, проходная, старичок-кадровик, коричневая от загара лысина. Мухи вьются, жужжат вокруг липкой ленты, тарахтит вентилятор. Только бы не запнуться в собственном имени! Потные пальцы мусолят потрепанный паспорт. Непреодолимо тянет раскрыть, убедиться. Дядька приходит на помощь: