Точка слома - [147]

–Я попрощаться – вымолвил Кирвес.

-Присаживайся – предложил Летов.

-Не холодно?

-Холод вечен.

-У тебя кровь на рту. Опять упал?

-Не помню.

-Ошкин просил передать, что тебя не забудет. Он теперь на пенсии.

-Никого из наших не арестовали?

-Нет. Ладейников, судя по всему, понял твой истинный мотив и тонко намекнул, что не нужно никого арестовывать. Какой из тебя контрреволюционер, Сережа.

-Не поспорить. Но тошно на душе от того, что свой путь я заканчиаю таким же выродком и таким же образом, как не безызвестный Павлюшин. Что ж, на плахе все едины, на голгофе все равны.

-Вечная у тебя любовь говорить что то плохое… зачем говорить о плохом… в конце?

-Если вся жизнь только из плохого состоит, то она в этом составе и кончается, Яспер.

Наступило молчание. Кирвес безотрывно вглядывался в бетонный пол, врезающийся в бетонную стену, а Летов утопал в своих воспоминаниях. Вдруг, в общем круговороте картин из жизни, начиная от играющего с ним отца и заканчивая гробом Горенштейна, выделилась Её картинка. Летов словно вынул ее из этого вороха окровавленных фотокарточек и положил рядом с собой.

–Помнишь я рассказывал тебе о том, кого любил? – неожиданно спросил Летов.

-Помню.

-Хочешь я расскажу… как было по-настоящему?

-А тогда ты врал?

-Я врал всегда и всем… я не хотел говорить правду об этом. Я б и себе ее не говорил, но память можно выжечь только если…

-Сойти с ума.

-Как видишь, не полностью.

-Рассказывай.

-Ее звали Ольгой. Это был год этак 35-й, я тогда работал во всю и как-то раз накрывали мы один бордель, что около Инской обосновался, для воров и ЗЭКов беглых. Оказалось, что там было три девченки, которых эти черти просто в рабство забрали: заговорили с ними в поезде, выпили где-то на полустанке, забрали и держали на привязе в этом аду… ну, мы их и спасли. И была среди них эта Ольга: красивая до жути, такая талия, такие прекрасные темные волосы, практически черные… и прям изумрудные глаза. Да и ноги, ты бы видел ее ноги, Яспер! Мы ее спасли, я ее как раз-таки допрашивал. И понял тогда, что влюбился страшно. Пока жила она где-то на постоялом дворе, я к ней бегал, цветы дарил… и уже через неделю мы с ней и ночевали вместе, и твердо решили: как только следствие закончится, то обженимся. Я не соврал, да, мы решили женится. Только знаешь чем все кончилось?

-Чем?.. – практически слезно спросил уже догадывавшийся Кирвес.

-Ее зарезали. Прям на той кровати, где я ей впервые овладел. Разрез от уха до уха. Воры те.

-Ты поймал их?

-Да, поймал. Но не убил… социалистическая бл…ь законность.Их расстреляли, к счастью… да толку только.

-Сколько ты горевал?

-Месяцев семь я бухал, меня даже чуть не уволили. Потом вернулся. Вот только я никого больше не любил… нет, я любил детей, несчастных людей, свою работу… но не любил больше ни одну женщину… на войне овладевал несколькими, но никого и никогда не любил. Это, конечно, логично, однако логика всегда страшнее бессмыслицы, но не страшнее безумия.

-Почему ты никому не говорил про это?

-Я практически убедил себя в том, что она меня просто бросила. Там, на войне, мне было легче с этой мыслью… после того, как в госпитале пролечился от этого, как его… «реактивного психоза», во, я практически поверил в то, что она жива, но меня бросила. Причем это было необъяснимое чувство – я ее вспомню и думаю: «да, она жива», но при этом где-то в глубине мозга осознаю, что ее уже нет. Вот словно это осознание – закрытый занавес, а мои воспоминания – больной актер, умирающий пред этим занавесом.

-А сейчас почему рассказал?

-А я вспомнил ее лицо. Сижу тут и вспоминаю… утром вот игрища свои с отцом вспоминал.

-А он где?

-Погиб в 15-м году. Где-то на Карпатах, австрияки вроде убили.

Вдруг дверь сотряслась от нескольких тяжелых ударов.

«Выходите, время!» – крикнул конвойный.

–Ну все, Сергей – мрачно сказал Кирвес, вставая с нар. Он посмотрел на вжавшегося в угол Летова: черт, он видел его в последний раз. Да, это правильно, да, так правильнее и лучше. Но при этом Кирвес понимал, что сейчас погибнет его друг и человек, которого он очень сильно уважал – за его знания, навыки и… способность сопереживать, даже когда внутри лишь изорванная марля вместо души. Кирвес еще раз оглядел его грязное одеяние с головы до пят. Протянул руку.

–Знаешь, Яспер, чего я больше всего хочу сейчас? Сидеть около Оли за одним столом с Веней и его семьей где-то на зеленом лугу, наслаждаться тем, что я могу обнимать Её за талию и греться на солнце. Но знаешь чего я меньше всего хочу?

-Чего? – через пару секунд спросил Кирвес, в глазах которого уже сверкали слезы.

-Жить.

Кирвес пожал руку Летову. Да, именно пожал: сжал ее также сильно, как Летов сжал его ладонь. Свет разодрал камеру, дверь ударила и послышались запинавшиеся шаги шаркающего Кирвеса.

…Через десять минут дверь отворилась вновь. «Осужденный Летов – вставайте» – выкрикнул конвойный со взведенной винтовкой на плече.

Летов с трудом поднялся. Счастье и мрак, светлое прошлое с абсолютно мрачным прошлым смешивалось в единое целое, сталкиваясь с таким ужасным, но счастливым настоящим. Силы были на исходе, какой-то визг сменил привычный шум в ушах.