Точка слома - [146]
Глава Последняя.
«Мне себя хватает, чтобы разочароваться в себе»…
--Д.Г.И.
Мрак прорывался сквозь маленький квадратик окна камеры. Сырые и холодные стены давили на Летова, они словно пытались превратить его в огромную лепешку, из которой торчали бы лишь сломанные кости. За толстым стеклом, аккуратно прикрытым черной решеткой из толстых железок, разрывался в своих рыданьях холодный зимний ветер, если сильно прислушаться, можно было даже услышать разговоры курящих внизу конвоиров. Здание тюрьмы, расположившееся аккурат на углу двух улиц, и отрезанное от остального мира высоким забором, мрачно смотрело своими прямоугольными глазами, с очень толстыми железными ресницами, на остальной город.
Летов сидел в углу одиночной камеры. Скоро за ним должны были прийти и увести туда, откуда уже лишь выносят трупы, хороня их на кладбище в Березовой роще. О, да, Кирвес же ошибся – наверняка, он сможет приехать на это огромное кладбище и сказать те до боли верные слова над останками Летова. Только зачем, если мертвым ничего не слышно из под своего толстенного слоя звуконепроницаемой земли?
Летов сидел не двигаясь совершенно. Тело вновь не повиновалось ему, но на этот раз оно просто не шевелилось, а не тряслось в конвульсиях. Это был не ужас и не страх, наверное, это так проявлялась неожиданная радость, проявлялась в этом остолбенении, в этой застывшей сидячей позе.
Да-да, именно радость: радость того, что конец близок. Все, чего Летову сейчас хотелось – это разобрать свою жизнь на маленькие кусочки и проанализировать их с жесточайшим хланднокровием, дабы ответить на вопрос: «Каким же я был?»
Циничным или более чувственным? Наверное, все-таки, второе. Но как можно было сохранить хоть какие-то чувства после пятнадцати лет работы в органах, после десятков найденных и осмотренных трупов, десятков допросов, избиений, погонь и выстрелов? Как, в конце-концов, можно было сохранить чувственность после четырех лет войны, этой жуткой ежедневной бойни, после холода траншей, который нарушала лишь теплота собственной или чужой крови, после ужаса госпиталей, которые окутывал крик и стон, а также нестерпимый запах нечистот, спирта и смерти?
Но нет, чувства преобладали над цинизмом: не спроста Летов любил и любил по-настоящему, сильно, безотрывно; не зря он жалел убитых товарищей, и даже совсем недавно, когда ловили Павлюшина, он тоже чувствовал боль при виде рыдающих матерей, чьих сыновей отобрал обезумевший военный.
И тут в голове Летова всплыл плач, но не простой плач, а который он слышал лежа с помутненным рассудком в КПЗ несколько дней назад. О черт, это слезы жены убитого им Жлычева… он слышал их, они залегли в той части его мозга, где хранились воспоминания о самом страшном, что он делал. И вот на полке, где лежат окровавленные игрушки убитого им ребенка, фотографии убитых им его родителей, оказалась еще коробочка со слезами жены убитого им партийного функционера.
И тело его заполнила боль. Но не эта, не эта очерствелая боль, окутывавшая все его нутро, а свежая, разъедающая и осознанная боль. Боль от своих действий, от того, что он натворил.
Из глаз непроизвольно брызнули слезы, казалось, что даже они красные от крови, ступор прошел и грязные руки охватили лицо с головой.
«Ты опять убил, Сергей, опять убил» – говорил прояснившийся разум. Летов чувствовал боль, боль за то, что он сделал это, за то, что он виноват. Она появилась впервые за эти дни, ведь разум уже блокировал любые чувства, кроме въевшейся боли (А когда рассудок пропадал, то и эта боль пропадала); впервые за эти дни Летов осознал, что натворил и почувствовал сожаление. Он впервые осознал, что перестал быть животным, а стал заразой общества, как Павлюшин.
Но недолго воспаленный разум дал продержаться этому осознанию. Он уже не справлялся с неимоверным чувством вины, оно так сильно избивало Летова со времен апреля 45-го, что мозг, как только Летов вновь чувствовал это, делал все, чтоб осознание вины выгнать. И на этот раз он постарался: в глазах вновь все стало размытым, писк в ушах сменился на гул выстрелов, а птицы, окровавленные птицы, стали поедать Летова.
Он лежал в грязи, утопал в ней, видел, как птицы отдирают его плоть и вдруг в разодранных когтями красных кипящих небесах появились лица убитых им австрийцев. Он закричал на всю камеру и на весь свой пылающий мир, вскочил, но бежать не смог: обглоданные птицами кости сразу надломились. И тут вновь пошел дождь из какой-то зеленой кислоты, которая с жуткой болью прожигала оставшуюся плоть, превращая ее в пылающее решето.
Боль. Боль. И только боль.
Через час Летов вновь пришел в себя. Видел он все размыто, двигался с трудом: даже до нар он не шел, а полз, хватаясь руками за бетонный ледяной пол.
И вот Летов, упавший в свой привычный угол, вглядывающийся в выходящий изо рта пар, задумался: «Плохой я человек или… хороший?»
Плохой, Сергей Владимирович, плохой. Летов четко написал в свой расстрельный бланк «плохой». Но рядом приписал пометку: «Не считать оправданием. Я бы был другим, если бы меня любила хотя бы жизнь».
Вдруг дверь камеры неожиданно отворилась. Во врывающемся во мрак свете, загораживая коричневую плоть толстенной деревянной двери, стоял мрачный Кирвес. Сделав шаг, дверь закрылась, лязг замка разразил тишину.
Финляндия в составе Российской Империи долгое время обладала огромной автономией. На памятнике Александру II в Хельсинки выбито «1863» – год, когда финский язык в Великом княжестве Финляндском стал официальным. Однако русификация начала XX в. вызвала небывалый взрыв антироссийских настроений, а в 1918 г. красные финны проиграли в Гражданской войне. Так закончилось столетие «русской истории» Финляндии… Эта книга впервые во всех деталях восстанавливает революционные события 1917 г. и боевые действия Гражданской войны в Финляндии.
Политическая полиция Российской империи приобрела в обществе и у большинства историков репутацию «реакционно-охранительного» карательного ведомства. В предлагаемой книге это представление подвергается пересмотру. Опираясь на делопроизводственную переписку органов политического сыска за период с 1880 по 1905 гг., автор анализирует трактовки его чинами понятия «либерализм», выявляет три социально-профессиональных типа служащих, отличавшихся идейным обликом, особенностями восприятия либерализма и исходящих от него угроз: сотрудники губернских жандармских управлений, охранных отделений и Департамента полиции.
Монография двух британских историков, предлагаемая вниманию русского читателя, представляет собой первую книгу в многотомной «Истории России» Лонгмана. Авторы задаются вопросом, который волновал историков России, начиная с составителей «Повести временных лет», именно — «откуда есть пошла Руская земля». Отвечая на этот вопрос, авторы, опираясь на новейшие открытия и исследования, пересматривают многие ключевые моменты в начальной истории Руси. Ученые заново оценивают роль норманнов в возникновении политического объединения на территории Восточноевропейской равнины, критикуют киевоцентристскую концепцию русской истории, обосновывают новое понимание так называемого удельного периода, ошибочно, по их мнению, считающегося периодом политического и экономического упадка Древней Руси.
Эмманюэль Ле Руа Ладюри, историк, продолжающий традицию Броделя, дает в этой книге обзор истории различных регионов Франции, рассказывает об их одновременной или поэтапной интеграции, благодаря политике "Старого режима" и режимов, установившихся после Французской революции. Национальному государству во Франции удалось добиться общности, несмотря на различия составляющих ее регионов. В наши дни эта общность иногда начинает колебаться из-за более или менее активных требований национального самоопределения, выдвигаемых периферийными областями: Эльзасом, Лотарингией, Бретанью, Корсикой и др.
Оценки личности и деятельности Феликса Дзержинского до сих пор вызывают много споров: от «рыцаря революции», «солдата великих боёв», «борца за народное дело» до «апостола террора», «кровожадного льва революции», «палача и душителя свободы». Он был одним из ярких представителей плеяды пламенных революционеров, «ленинской гвардии» — жесткий, принципиальный, бес— компромиссный и беспощадный к врагам социалистической революции. Как случилось, что Дзержинский, занимавший ключевые посты в правительстве Советской России, не имел даже аттестата об образовании? Как относился Железный Феликс к женщинам? Почему ревнитель революционной законности в дни «красного террора» единолично решал судьбы многих людей без суда и следствия, не испытывая при этом ни жалости, ни снисхождения к политическим противникам? Какова истинная причина скоропостижной кончины Феликса Дзержинского? Ответы на эти и многие другие вопросы читатель найдет в книге.
Пособие для студентов-заочников 2-го курса исторических факультетов педагогических институтов Рекомендовано Главным управлением высших и средних педагогических учебных заведений Министерства просвещения РСФСР ИЗДАНИЕ ВТОРОЕ, ИСПРАВЛЕННОЕ И ДОПОЛНЕННОЕ, Выпуск II. Символ *, используемый для ссылок к тексте, заменен на цифры. Нумерация сносок сквозная. .
В книге сотрудника Нижегородской архивной службы Б.М. Пудалова, кандидата филологических наук и специалиста по древнерусским рукописям, рассматриваются различные аспекты истории русских земель Среднего Поволжья во второй трети XIII — первой трети XIV в. Автор на основе сравнительно-текстологического анализа сообщений древнерусских летописей и с учетом результатов археологических исследований реконструирует события политической истории Городецко-Нижегородского края, делает выводы об административном статусе и системе управления регионом, а также рассматривает спорные проблемы генеалогии Суздальского княжеского дома, владевшего Нижегородским княжеством в XIV в. Книга адресована научным работникам, преподавателям, архивистам, студентам-историкам и филологам, а также всем интересующимся средневековой историей России и Нижегородского края.