Точка радости - [28]

В моем кабинете все еще звучит один из наших последних разговоров.

— Знаете, к чему нам всем необходимо стремиться? — Философ Иваныч крутил в руках статуэтку японки в кимано, несколько лет назад подаренную мне мужем.

— К тишине и одиночеству?

— К подлинности.

— Что вы имеете в виду?

— Сейчас время сплошных суррогатов. Эти все генетически модифицированные продукты питания. В искусстве — легкорастворимый, как суп из пакетика, масскульт. В чувствах людей — занятия любовью вместо самой любви.

Но, надеюсь, рано или поздно мы устанем от этой мертвечины, от этой фальши, и нам, как воздух, станет необходима подлинность. Под-лин-ность. Понимаете, о чем я?

Я понимала.

Оказалось, Федора Ивановича в «Кленах» любили многие. Желающих попрощаться набился полный автобус. К моему изумлению, поехала и Ироида.

— Вы-то зачем едете? — воззрилась она на меня.

— А вы?

— Честно говоря, я неплохо относилась к старику, — заведующая помолчала. — Он всегда делал мне комплименты. А однажды, когда еще был помоложе, помог переставить мебель в моем кабинете.

Гвоздики не пахнут, но я всю дорогу чувствовала, как в автобусе витал запах этих чопорных цветов смерти.

В гроб Федора Ивановича положили охапку бордовых роз, купленных мной.

Могильщики, два хмурых, пропитых мужика нетерпеливо переминаются в сторонке, ожидая после тяжелой работы на морозе законного денежного вознаграждения. Плюс по две бутылки водки на брата — запить легкое чужое горе.

Каркают кладбищенские вороны, дует мертвый ветер, порхает задумчивый снег.

Гроб выставлен возле вырытой могилы для прощания. Подходят сын усопшего и обе его дочери. Одна — прямо с поезда из Санкт-Петербурга. Та, которая из Москвы, зачем-то поправляет отцу воротник белой рубашки. Сын наклоняется для поцелуя и, мне кажется, что-то шепчет покойнику на ухо.

В поцелуйном ритуале движется очередь. Рядом со свежевырытой ямой — могильная плита. Мужчина, судя по датам, шестидесяти трех лет, с озорным выражением глаз, без всякой зависти глядит на живых, ожидая свою супругу, место для которой уже заготовлено рядом. Заранее выбита дата рождения и прочерк. Такая житейская практичность в мистическом и непредсказуемом деле смерти всегда удивляла меня. Тетушка моей мамы, гордившаяся строгими математическими мозгами и не одно десятилетие преподававшая студентам сопромат, после похорон третьего мужа начертала на своем надгробном камне следующее: Светлана Алексеевна Бочарова 1909–199.. Помешавшись на магической силе цифры девять, она уверовала, что умрет непременно в девяностых и уж точно не перевалит за двухтысячный. Старухой она была взбалмошной и сварливой и умудрилась пережить двух своих престарелых родственниц, которые по несколько лет каждая самоотверженно ухаживали за бездетной тетушкой в надежде на наследство. В итоге перехитрила всех, даже саму себя, и умерла только в 2004 году в возрасте девяноста пяти лет. Изнуренным долгим ожиданием квартирного куша родственникам пришлось спешно перебивать посмертные цифры…

Подхожу к Философу Иванычу. Снежинки не тают на лице спящего. Наклоняюсь и целую его не в лоб, как все, а в щеку, троекратно, как целуют живого и близкого человека на долгую разлуку.

Могильщики, с профессиональным чутьем уловив нужный момент, ловко, не мешкая, заколачивают крышку гроба и опускают его в могилу. Комья мерзлой земли бодро стучат по обитой красной тканью крышке. Дочери Федора Ивановича стоят, обнявшись, и утирают платочками глаза. Сын сурово глядит на мгновенно выросший и тут же обложенный цветами и венками холмик. Ироида от имени администрации «Кленов» водружает на могилу скромный венок с тривиальной надписью на алых лентах: «Помним. Скорбим». «Каждый житель пансионата, — говорит она, — для нас родной человек, как отец или мать. Мы тяжело, вместе с родственниками, переживаем эту утрату…» Женщины негромко всхлипывают, мужчины, традиционно стыдясь слез, отворачиваются.

По дороге обратно громко работающее у водителя радио бесстрастно информирует: скончался Патриарх Московский и всея Руси Алексий II.

На сдвинутых столах — небогатая закуска, водка и красное вино.

— Совсем недавно Федя навещал меня в больнице, — вспоминает сидящий рядом со мной Юрий Андреевич.

— Да, я знаю.

— Он очень хорошо отзывался о вас. Кстати, вы не думаете, что это не просто совпадение?

— Вы о чем?

— О том, что он умер примерно в одно и то же время с Патриархом? Может, это какой-то знак?

— Может, и знак.

— Эх, знать бы наверняка!

— Зачем?

— Как зачем? А вдруг Федя был отмечен особой благодатью?

— Скорее всего, так оно и было. Хоть он и не был до конца верующим…

— Да вы что! Тогда беру свои слова обратно. Неверующий не может удостоиться такого знака!

— А я думаю, может. Федор Иванович был очень добрым.

— Разве этого достаточно?

— Кто знает? Возможно…

Юрий Андреевич по-отечески тепло смотрит на меня, похлопывая по руке.

Как выяснилось, многим из обитателей «Кленов» Федор Иванович чем-то помог. Говорили о нем искренне, прочувствованно. Я сказала, что от нас ушел подлинно хороший человек. Для него так важно было это слово — подлинность. Светлана Сергеевна и мадам Марьяна заплакали. Подумалось, что скоро Новый год, и странно было представить в нашей скорбной столовой наряженную елку и розовощекого Деда Мороза с хорошо отрепетированными шутками. Наверное, зря я все это затеяла.