Точка опоры. В Бутырской тюрьме 1938 года - [20]
Глотаю чистый воздух. Вздрогнул невольно: совершенно неожиданное в своей новизне черно-синее небо. Кажется высоко, а это еще куда-то выше, невероятно высоко.
Луна освещает мертвый двор. Тюремный корпус сливается с каменной оградой. В некотором отдалении другой корпус.
Пара за парой, нога в ногу, заложив руки за спину, шагаем по подмерзшему снегу. Ранняя зима тридцать восьмого года. Поравнялись с каменной оградой. Каменная ограда!
Если вдруг освободят — ближайшим путем дойду до центра, зайду в парикмахерскую и потом сразу на Арбат, сверну в Спасо-Песковский, потом в Трубниковский, подойду к своему подъезду, поднимусь на первый этаж… позвоню… и выйдет мама… и вот семейно за столом: я, мама, бабушка, дядя… Ограда. Вышки. На вышках похаживают часовые. Снова и снова шагаем по утоптанной тропе. Нарастает скрип шагов. Крепко подхватив под руку Леонида Михайловича, не попадает в ногу Кондратьев. Видно, жаль ему старика.
Хочется и старику подышать свежим воздухом — из последних сил поспевает за рвущимися вперед. Рядом со мной, вытянув шейку, подпрыгивает Сергей Иванович. Впереди всех, головным, Пучков-Безродный. Широким, бодрым шагом отхватывает „руг за кругом. А головным рядом с ним марширует инженер Бочаров. Внезапно они сбавляют шаг и поворачивают к дверям тюремного корпуса — конвоир сделал им знак кончать прогулку. Хорошенького понемножку, ведь есть и еще люди, с нетерпением ожидающие своей очереди.
Возвращаемся с прогулки. Миновали лестницу и повернули в коридор. У дверей нашей камеры стоит Добряк. Он вглядывается в лица и вдруг — прямо ко мне, протягивает две новенькие желтые бумажки:
— Вот, возьмите.
Я благодарно киваю и прохожу в камеру.
Только переступил порог, навстречу в распахнутом морском бушлате Пучков- Безродный. Поймал меня за руку, обнимает, трясет за плечи:
— Ну, чорт возьми, покажите, а — а, толково!.. Сразу две квитанции!
— Что же это значит?
— Как что? Что вас не забыли… Поди-ка матушка?
— Очевидно, мама или дядя.
— А у чужих и не примут… Ну, вот, кто был прав? Да, товарищ дорогой, вечная правда — материнская любовь— сразу весточка из дома…
Мы стоим с ним в проходе между нар. Кругом нас люди, едва успев раздеться, забираются на свои места.
Мало помалу усаживаются, тесно прижимаясь друг к другу, К нам подходит высокий улыбающийся Бочаров. По-московски акая, весело проговорил:
— А на улице сейчас харашо… Ух, марозец, чудную разминку сделали… Как бы там ни было, превасходно, — прибавил он, потирая руки.
— Так прекрасно, так харашо на дваре, правда?
Этот массивный человек в заграничной велюровой шляпе и в касторовом с маленьким бархатным воротничком пальто как-то застенчиво показывает на темное окно. Что-то там увидел, что-то так его захватило, что даже глаза блестят:
— Как прекрасно!.. Видите?.. Нет?.. А теперь? А? Вон синичка дает по-весеннему… Села на решетку и все ей нипочем…
— Рано больно, — недоверчиво заметил Пучков.
— О нет, не рано… два месяца… декабрь не в счет, а в марте в полную силу дает дудку… Первый признак — значит, весна наступает.
— Тем лучше, а то, это самое, по-стариковски не дождусь никак, — усмехнулся Пучков.
Он с некоторым удивлением смотрит на сияющее лицо инженера, поспешно переступает с ноги на ногу, что-то вроде соображая, и вдруг, сорвав с головы ушанку, скинув бушлат, бросил их на нары и сам рванулся на свое место. Там оказалось посвободней, и он повалился на спину, вытянул ноги. Бочаров постоял, все еще застенчиво улыбаясь, покосился на Пучкова, махнул рукой и пошел к столу, а я направился к параше.
Шепотом переговариваются сосед с соседом, а другие о чем-то горячо спорят, что-то доказывая друг другу, а кто уткнулся в книгу, не обращая внимания ни на какие споры, кто, опустив голову, сидит, задумавшись, а кто молча курит.
В предвкушении ужина двое затеяли такой разговор:
— Эту треску очистить от костей, залить водой, отмочить… и такая нежная…
— Ты видел говяжьи котлетки?.. Они делаются из парного мяса… Понял секрет?
— Нет, нет, это не то, друг мой, не то… У нас в Харбине позы китайские… кушал когда-нибудь? Нет? О, о, — тесто раскатывается, начиняется рубленым фаршем, зеленый лук… Когда вы их кушаете, — сок, чудесно!.. Большие, как ватрушки… А рыбу делают — ох, объедение. Но они все без хлеба едят…
— Понятно. А знаешь, картошка крахмальная, она белая. И хрустит немного… Эти двое сошлись на своей теме, судить мне трудно, но по всей вероятности, им по-своему мучительно.
В камере, остуженной во время прогулки, становится жарко, снова духота нестерпимая. Я наконец решился сделать, как другие: сложил в головах пальто, пиджак, рубашку и остался в брюках и в майке. Мне что-то не сидится на нарах. Подошел к столу, повернулся к двери и зашагал по узкому проходу между нар. Двигаюсь взад и вперед, от параши к столу, от стола к параше — восемь шагов туда, восемь обратно. На ходу оглядываюсь: улей лиц и все вроде смотрят на меня. Как-то не по себе.
Восьмой шаг, я поворачиваю к параше, и к ней только восемь и ни сантиметра больше, и опять восемь к столу, и опять — к параше…
А вон лежит Кондратьев. Какое у него лицо? Обыкновенное лицо: лобастый, большие глаза, ноздри широкие, тупой нос.
Константин Петрович Победоносцев — один из самых влиятельных чиновников в российской истории. Наставник двух царей и автор многих высочайших манифестов четверть века определял церковную политику и преследовал инаковерие, авторитетно высказывался о методах воспитания и способах ведения войны, давал рекомендации по поддержанию курса рубля и композиции художественных произведений. Занимая высокие посты, он ненавидел бюрократическую систему. Победоносцев имел мрачную репутацию душителя свободы, при этом к нему шел поток обращений не только единомышленников, но и оппонентов, убежденных в его бескорыстности и беспристрастии.
Заговоры против императоров, тиранов, правителей государств — это одна из самых драматических и кровавых страниц мировой истории. Итальянский писатель Антонио Грациози сделал уникальную попытку собрать воедино самые известные и поражающие своей жестокостью и вероломностью заговоры. Кто прав, а кто виноват в этих смертоносных поединках, на чьей стороне суд истории: жертвы или убийцы? Вот вопросы, на которые пытается дать ответ автор. Книга, словно богатое ожерелье, щедро усыпана массой исторических фактов, наблюдений, событий. Нет сомнений, что она доставит огромное удовольствие всем любителям истории, невероятных приключений и просто острых ощущений.
Мемуары известного ученого, преподавателя Ленинградского университета, профессора, доктора химических наук Татьяны Алексеевны Фаворской (1890–1986) — живая летопись замечательной русской семьи, в которой отразились разные эпохи российской истории с конца XIX до середины XX века. Судьба семейства Фаворских неразрывно связана с историей Санкт-Петербургского университета. Центральной фигурой повествования является отец Т. А. Фаворской — знаменитый химик, академик, профессор Петербургского (Петроградского, Ленинградского) университета Алексей Евграфович Фаворский (1860–1945), вошедший в пантеон выдающихся русских ученых-химиков.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Эту книгу можно назвать книгой века и в прямом смысле слова: она охватывает почти весь двадцатый век. Эта книга, написанная на документальной основе, впервые открывает для русскоязычных читателей неизвестные им страницы ушедшего двадцатого столетия, развенчивает мифы и легенды, казавшиеся незыблемыми и неоспоримыми еще со школьной скамьи. Эта книга свела под одной обложкой Запад и Восток, евреев и антисемитов, палачей и жертв, идеалистов, провокаторов и авантюристов. Эту книгу не читаешь, а проглатываешь, не замечая времени и все глубже погружаясь в невероятную жизнь ее героев. И наконец, эта книга показывает, насколько справедлив афоризм «Ищите женщину!».
Оценки личности и деятельности Феликса Дзержинского до сих пор вызывают много споров: от «рыцаря революции», «солдата великих боёв», «борца за народное дело» до «апостола террора», «кровожадного льва революции», «палача и душителя свободы». Он был одним из ярких представителей плеяды пламенных революционеров, «ленинской гвардии» — жесткий, принципиальный, бес— компромиссный и беспощадный к врагам социалистической революции. Как случилось, что Дзержинский, занимавший ключевые посты в правительстве Советской России, не имел даже аттестата об образовании? Как относился Железный Феликс к женщинам? Почему ревнитель революционной законности в дни «красного террора» единолично решал судьбы многих людей без суда и следствия, не испытывая при этом ни жалости, ни снисхождения к политическим противникам? Какова истинная причина скоропостижной кончины Феликса Дзержинского? Ответы на эти и многие другие вопросы читатель найдет в книге.