То, что нельзя забыть - [9]

В один из зимних вечеров я увидел ее. Она стояла в подвижной и веселой группе подружек. Но даже в полумраке подвального помещения выделялась среди них светящимся задором, ярким румянцем расцветающей женской молодо-сти. Вспомнилось: «Но бури севера не вредны русской розе. Как жарко поцелуй пылает на морозе! Как дева русская свежа в пыли снегов!».

Я пригласил ее на танец. Это было вечно волнующее аргентинское танго. Танцевали в очень медленном темпе. Чтобы избежать в тесноте зала столкновения с шевелящимися рядом парами, я прижимал ее к себе. Немигающими глазами она смотрела на меня, и я видел ее отражение в своих зрачках. Выражение удивленной растерянности, изумление застигнутого врасплох целомудрия. В ее глазах я видел себя, как в линзе с обратным эффектом, где-то очень далеко, в то время как моя левая рука упорно прижимала ее податливую узкую талию.

Танго окончилось.

— Как тебя зовут? — спросил я.

— Маша, — ответила она. — А тебя?

— Борис, — ответил я.

Так я познакомился с Машенькой Трофимовой. Она жила в рабочем крыле нашего общежития.

Маша поразила меня своей сильно выраженной русскостью. Спросите, что это такое — русскость в девичьем облике? Не знаю. Это таинство, которое внятно, в конечном словесном выражении, объяснить невозможно — лишь улавливать на уровне индивидуального «обоняния». Не всем дано. Это и не может быть всеобщим чувством, иначе не было бы повода для размышлений. Я спрашиваю себя, есть ли в какой-нибудь культуре, кроме русской, как у Пушкина: «Здесь русский дух, здесь Русью пахнет». Невнятно ведь тоже, но мне очень понятно, хоть и не о девице сказано.

Словом, ни в этот вечер, ни во многие последующие беззаботные вечера я не расставался с Машей. До одного рокового. Однажды на танцах в общежитии появилась молодая красивая блондинка. Она сразу обратила на себя общее внимание. Никто не знал, кто она. Пришла не одна, в плотном окружении польских студентов. Поляки были знакомы нам визуально. Мы их недолюбливали. Они всегда держались отдельно и, как нам казалось, были надменны с нами. К тому же они очень отличались от нас, шалопаев, тем, как одевались. В хороших ко-стюмах, свежих рубашках, начищенных ботинках.

Увидев красавицу, я встрепенулся и тут же решил пригласить ее на танец. Но это оказалось непросто. Всякий раз ее тут же приглашал кто-нибудь из окружения. Нужно было выработать стратегию. Решили так: я подхожу к группе и останавливаюсь за ее спиной. По сигналу один из моих приятелей опускает мембрану радиолы на «ребра», а я уж тут как тут. Не сомневаясь в успехе, касаюсь плеча блондинки. Она оборачивается, рассеянно смотрит на меня. Ее взгляд неторопливо скользит по всей моей горделивой фигуре, до ботинок не первой свежести. Затем, взглянув в мои голубые глаза, она качает головой в знак отказа, отчего ее густые желтые волосы заволновались, как житное поле от дуновения ветерка. Я опешил и был, очевидно, смешон в этот момент. Подошел эдаким петушком и… был раздавлен, как цыпленок табака, который подавали в кавказском подвальчике на Невском. Я быстро забыл этот случай, так как не хотел о нем помнить. К счастью, Маши в этот вечер не было рядом, и она не видела моего позора.

Первый учебный год закончился. Все разъехались на каникулы.

Когда вернулись к началу занятий в новом году, был устроен грандиозный праздник и, конечно же, танцы в общежитии. Рядом всё те же друзья и сияющая в радости Машенька. В такие минуты ее пылающие щеки излучали вокруг лица мягкий свет, как китайские фонарики. Мы оживленно разговаривали, когда чья-то легкая рука коснулась моего плеча…

Нужно сказать, что жизнь советских людей проходила, кроме многого прочего, под лозунгами, такими как: «у нас своя советская гордость», «у советских женщин секса нет» и т.п. Мой товарищ юных лет, студент института психологии или университета, не суть, специализировался по вопросам детской и юноше-ской психологии. Готовя дипломную работу, он с большими трудностями, но получил в научном отделе ЦК КПСС Белоруссии разрешение провести опрос в десятых классах двух примерных минских женских школ по составленному им опроснику. Представляешь, говорил он мне позже, при этом понизив почему-то голос, к десятому классу нет практически девочек, сохранивших девственность. Вот тебе и «советские без секса», заключал он с горечью.

Задолго до того, как весь западный мир начал ошалело решать проблемы женской эмансипации и гомосексуализма, доведя и то, и другое до полного общественного абсурда и примерного лицемерия, советские женщины в определенном смысле были уже эмансипированы. Привилегия мужчины приглашать женщину на танец была объявлена дискриминацией прав женского пола. Под давлением «прогрессивной общественности» был введен так называемый белый танец, позволяющий женщине приглашать мужчину.

Мы оживленно разговаривали, когда чья-то легкая рука коснулась моего плеча. Я обернулся. Передо мной стояла та самая красавица, приглашая на объявленный белый танец. В первую секунду мысль подсказала мне повторить ее прошлогодний жест — так же в знак отказа покачать головой (в те времена у меня была густая грива), во вторую — я уже медленно двигался с ней в тесноте нашего полуподвала. Я дрожал. Начиналось безумие. Ее высокая грудь упиралась упруго в мою. Мы не могли отлепиться друг от друга, словно примагниченные.