То, что нельзя забыть - [8]
Погибнуть было много легче, чем выжить. Но благодаря беспредельной жертвенной любви мамы и ее молодости мы смогли добраться живыми до уральского города Чермоз.
Вот зацепился пером за Чермоз, и замелькали в памяти вспышки давно прошедших лет.
Я тяжело заболел. Хорошо так помню, как главврач больницы говорил маме, рыдающей у больничной койки, на которой я, семилетний, умирал от возвратного тифа, что мне не пережить эту ночь. Я слышал его слова. Мне не было страшно. Напротив, было так хорошо и уютно. Я хотел сказать маме, что не умру, потому что хочу быть с ней. Я выжил и вышел весь из этого военного детства. Живу в постоянной тревоге, в ожидании опасности, необходимостью постоянной дея-тельности. Очевидно, это так глубоко укоренилось в сознании, что стало моим постоянным ощущением жизни.
В этом городе на берегу реки Камы находилась база эвакуированных семей московских художников. Дом, в котором мы жили, был двухэтажный, барачного типа. Обширный внутренний двор был огорожен высоким бревенчатым частоколом, как русские остроги на старинных гравюрах. Уставлен он был большими, больше моего детского роста, бочками с красной икрой. Каждое зимнее утро мы с мамой выходили во двор, и она взламывала топором очередную бочку, хотя рядом стояли уже взломанные. Кроме икры, есть было нечего. Когда маме удавалось на рынке обменять ведро замороженной икры на кусок хлеба, в доме была радость.
В этом же доме я пережил острое незабываемое чувство патологической зависти, которое избавило меня от этого порока на всю последующую жизнь. Однажды в наш дом приехал навестить семью славный советский художник. Он привез своему сыну, моему сверстнику, в подарок немецкие ордена. Почему эти кресты вызвали у меня такую сумасшедшую зависть, объяснить невозможно. Я льстил этому мальчику и унижался перед ним, только бы он дал мне подержать их в руках.
Из окон второго этажа нашего барака можно было видеть на фоне неба далекий нервный силуэт горного хребта. Но это были не Уральские горы, а растянувшаяся на километры гряда металлолома. Сюда ежедневно прибывали с запада платформы, груженные разбитой военной техникой. Над этой грядой по подвесной дороге двигался железный монстр. В какой-то момент он зависал, раскрывал свою чудовищную пасть и захватывал добычу стальными страшными зубьями. И затем нес ее туда, далеко, чтобы накормить ненасытные желудки доменных печей, работавших без устали все военные годы. Говорили, что в завалах можно найти сокровища. Например, настоящий пистолет или… немецкие ордена. И я пошел с более старшими мальчиками на поиски клада. Когда мы вскарабкались довольно высоко, внезапно увидели приближающегося монстра. Мы замерли, бежать было невозможно. Он проплыл над нами и в нескольких десятках метров захватил своей пастью добычу. Больше я не ходил туда никогда.
И еще из незабываемого. В предновогодний вечер то ли 1941, то ли 1942 года я увидел на горчичного цвета стене нашего барака свой рисунок «Совет-ский солдат, идущий в атаку». Это была выставка рисунков детей нашего дома.
С тех пор рисую без малого уже семьдесят лет.
* * *
Два года, проведенные в Петербургской Академии художеств, остаются годами, когда я впервые переживал осознанное, отличное от довоенного, счастье как материальное состояние духа, находящегося в полной гармонии с физическим телом. Я был стройный брюнет с голубыми глазами, и девушки благосклонно поощряли мое к ним внимание. Я засыпал и просыпался в общежитской койке с убеждением, что жизнь принадлежит мне. Следует лишь направить страстное желание на объект, на цель. Я жил в ощущении постоянного праздника и переживал благо жизни восторженно. К тому же праздников было на самом деле много. Помимо календарных, наши цеховые. Факультетские вечера были событием культурной жизни не только в стенах академии. Они пользовались невероятной популярностью как на Васильевском острове, так и во всем городе. Остроумные, веселые, замечательно оформленные, привлекали народ отовсюду, особенно девушек. Местные власти в такие дни присылали к Академии художеств эскадрон конной милиции. Коней выстраивали в каре перед главным порталом здания. Длинноногие, ухоженные красавцы с выстриженными по традиции хвостами и гривами перебирали копытами по мощеной мостовой, позванивая начищенной до блеска сбруей.
Мы пользовались вполне законным правом выбора. Выходя на улицу, вы-сматривали в толпе понравившуюся девушку и приглашали осчастливленную, с благодарным многообещающим выражением лица, на вечер. Верховые блюстители порядка, восседая в высоких кожаных седлах с красными подседельниками, выглядели монументальнее и значительнее, чем пешие. Они разводили лошадей, приветливо пропуская избранную.
В этот короткий период советская власть, оглушенная резкой переменой привычной «среды обитания», металась, не приходя в сознание. В это безвременье академическая дисциплина была заменена нами всякого рода увеселениями и танцами в полуподвальном помещении общежития. Зал был без окон, пол выложен желтой тоскливой керамической плиткой. В центре зала стоял американский бильярд. В дальнем углу, где начиналась лестница на этаж, стояла тумбочка. На ней радиола «Днепр». В тумбочке кипа рентгеновских снимков, вырезанных по форме стандартной пластинки. На костях здравствующих, больных или уже умерших были записаны джазовые и популярные песенные мелодии. Под низким потолком вестибюля гремела музыка.
Удивительно, но вот уже почти шесть столетий не утихают споры вокруг национальной героини Франции. Дело в том, что в ее судьбе все далеко не так однозначно, как написано в сотнях похожих друг на друга как две капли воды «канонических» биографий.Прежде всего, оспаривается крестьянское происхождение Жанны д’Арк и утверждается, что она принадлежала к королевской династии, то есть была незаконнорожденной дочерью королевы-распутницы Изабо Баварской, жены короля Карла VI Безумного. Другие историки утверждают, что Жанну не могли сжечь на костре в городе Руане…С.Ю.
Книжечка юриста и детского писателя Ф. Н. Наливкина (1810 1868) посвящена знаменитым «маленьким людям» в истории.
Самый одиозный из всех российских поэтов, Иван Семенович Барков (1732–1768), еще при жизни снискал себе дурную славу как автор непристойных, «срамных» од и стихотворений. Его имя сделалось нарицательным, а потому его перу приписывали и приписывают едва ли не все те похабные стишки, которые ходили в списках не только в его время, но и много позже. Но ведь Барков — это еще и переводчик и издатель, поэт, принимавший деятельное участие в литературной жизни своего времени! Что, если его «прескверная» репутация не вполне справедлива? Именно таким вопросом задается автор книги, доктор филологических наук Наталья Ивановна Михайлова.
Граф Ф. Г. Головкин происходил из знатного рода Головкиных, возвышение которого было связано с Петром I. Благодаря знатному происхождению граф Федор оказался вблизи российского трона, при дворе европейских монархов. На страницах воспоминаний Головкина, написанных на основе дневниковых записей, встает панорама Европы и России рубежа XVII–XIX веков, персонифицированная знаковыми фигурами того времени. Настоящая публикация отличается от первых изданий, поскольку к основному тексту приобщены те фрагменты мемуаров, которые не вошли в предыдущие.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.