То, что нельзя забыть - [60]
Это почерк и репутация галереи Клода Бернара.
После вернисажа за ужином я был представлен Лизе и Роберту Сенсбюри. Эти люди принадлежали к той редкой категории страстных любителей и коллекционеров, о которых я только читал и знал понаслышке. Они начали собирать коллекцию в молодости, будучи влюбленными друг в друга студентами Сорбонны. За долгую жизнь они собрали одну из уникальных частных коллекций. Все годы, пока они были живы, мы оставались добрыми друзьями. В их собрании насчитывается более двадцати моих работ.
Но вернусь к замечательной истории. Когда моя выставка подошла к концу, племянница К.Б. заявила дяде, что не хочет заниматься этим бизнесом, а хочет выйти замуж и уехать в США рожать детей. Галерею закрыли, художников распустили, а меня пригласили в Большую галерею.
К вечеру позвонил художник Юра Куперман, чтобы меня поздравить. А как же иначе я мог думать? С Юрой я был знаком по Москве. Встретившись в Париже, мы сблизились. Виделись часто, перезванивались почти ежедневно. Это были первые дни в стране, в которую я так стремился. Об этих подвешенных между надеждой и тревогой днях, смятенности и ущербности духа, вынужденного безделья я уже писал. Юра Куперман к моменту нашей встречи был, можно сказать, западноевропейским старожилом. Он успел пожить в Израиле, в Лондоне, и за года два до моего приезда осел в Париже. Он ввел меня в дом Туринцевых… О, как это было важно в тот период социального сиротства! Дом был гостеприимным, хлебосольным, обильным. В большой квартире на rue d’Assace, а летом в замечательном chвteau в Рамбуйе, собиралось много людей. Текла русская речь, дорогая, привычная уху с рождения. Саша Туринцев, хозяин дома, человек, рожденный во Франции в семье православного священника и поэта, хорошо владел русским языком и был парень добрый и многотерпимый. Муза, его жена, москвичка, породистая, красивая, речистая, молодая, на редкость независимая свободная женщина. К тому же замечательная хозяйка, искусная стряпуха. Сродство нечастое.
Так образовался первый круг знакомств, подобие социальной жизни. Юра уже сотрудничал с галереей Одермата — респектабельной по тем временам. Но думал, мечтал и говорил только о галерее Клода Бернара. Я был благодарным слушателем, и страстно желал ему успеха в продвижении к цели. И когда Юра сообщил об удаче, я радовался, словно это произошло со мной. Я был ему другом, мог сопереживать его успех.
И вот спустя год я чудесным образом был приглашен в ту же галерею Клода Бернара. И к вечеру позвонил Юра.
Из трубки пахнуло недобрым. Его первые слова поразили меня неприятной неожиданностью. Я воспринял их как нелепую шутку: «Борух, — глухо сообщил голос, — мы оказались под одной крышей…». И далее последовала фраза, которую забыть нельзя: «География наших холстов схожа, поэтому мы не можем больше общаться». И пошли короткие гудки…
Забыв положить трубку на рычаг, я оторопело хлопал глазами, не веря тому, что услышал. Но пришлось поверить. Круг был тесен, у иных за спиной был опыт совковых коммунальных квартир. В туринцевских застольях Юра рёк: «Заборкина я отлучил. Даю ему жизни пару месяцев». Ну и как должно в коммуналке, доброхоты передавали мне его слова. С той поры прошло более тридцати лет.
Пока записывал этот эпизод, нахлынула на меня волна приятных воспоминаний. Наши разговоры с Юрой, которые, думаю, были взаимно полезными, почти всегда касались ремесла. Мы собирались у меня в квартире, Ира готовила ужин, а я раскидывал на полу листы бумаги и делился с Юрой различными техниками, обретенными долгим опытом работы в книге. Часто бывал в его мастерской в четырнадцатом районе, наблюдал за его работой, слушал его «философические назидания»: «Художник, — говорил Юра, — должен найти свою феню, и затем ее гонять и гонять». У Ю.К. был выраженный синдром любви к приблатненному жаргону. Юра писал натюрморты из простых одиночных предметов своего вещного окружения. Мне это нравилось во всех отношениях — и как идея, и как он это делал. Придерживался бы Куперман, обладающий замечательным колористическим талантом и «чувствиловкой» (из его словаря), высказанного им же принципа и гонял бы свою «феню», то достиг бы высот лучших образцов этого жанра.
Но, увы, человек зачастую сам собою наказуемый.
* * *
Случай с Куперманом дал повод подумать о природе феномена, имя которому спесь, и о многих других не менее мерзостных. Не о тех, врожденных, наследственных, привитых семейным воспитанием, а тех, которые живут и развиваются в теле деспотического тоталитарного общества. Поражая мозг человека, эта маккиавеллиевская бацилла делает всех людей единомыслящими. И люди перестают быть людьми — они становятся гражданами.
— А вы кто будете?
— Я гражданин Урюпинска…
— Вот видите. И все же поясню. Представьте себе стадо баранов, в котором каждый баран имеет имя собственное. Возможно пастуху управлять таким стадом, даже с собаками? А безымянным стадом с помощью послушных псов режима, пропаганды и аккомпанемента сладкозвучной свирели — управлять очень даже можно.
— А почему?
— А потому, что режим, носитель названной бациллы, создал беспримерный в истории общественных устройств табель о рангах. Множество иерархических званий, орденов, знаков отличия и прочей дряни. Древний имперский инструмент «разделяй и властвуй» в режимах тоталитарных работает безукоризненно, особенно в среде, так сказать, творческих союзов — писателей, художников, актеров, музыкантов и т.д.
Виктор Гюго — имя одновременно знакомое и незнакомое для русского читателя. Автор бестселлеров, известных во всём мире, по которым ставятся популярные мюзиклы и снимаются кинофильмы, и стихов, которые знают только во Франции. Классик мировой литературы, один из самых ярких деятелей XIX столетия, Гюго прожил долгую жизнь, насыщенную невероятными превращениями. Из любимца королевского двора он становился политическим преступником и изгнанником. Из завзятого парижанина — жителем маленького островка. Его биография сама по себе — сюжет для увлекательного романа.
Книга задумана как документальная повесть, политический триллер, основанный на семейных документах, архиве ФСБ России, воспоминаниях современников, включая как жертв репрессий, так и их исполнителей. Это первая и наиболее подробная биография выдающегося общественного деятеля СССР, которая писалась не для того, чтобы угодить какой-либо партии, а с единственной целью — рассказать правду о человеке и его времени. Потому что пришло время об этом рассказать. Многие факты, приведенные в книге, никогда ранее не были опубликованы. Это книга о драматичной, трагической судьбе всей семьи Александра Косарева, о репрессиях против его родственников, о незаслуженном наказании его жены, а затем и дочери, переживших долгую ссылку на Крайнем Севере «Запомните меня живым» — книга, рассчитанная на массового читателя.
Януш Корчак (1878–1942), писатель, врач, педагог-реформатор, великий гуманист минувшего века. В нашей стране дети зачитывались его повестью «Король Матиуш Первый». Менее известен в России его уникальный опыт воспитания детей-сирот, педагогические идеи, изложенные в книгах «Как любить ребенка» и «Право ребенка на уважение». Польский еврей, Корчак стал гордостью и героем двух народов, двух культур. В оккупированной нацистами Варшаве он ценой невероятных усилий спасал жизни сирот, а в августе 1942 года, отвергнув предложение бежать из гетто и спасти свою жизнь, остался с двумястами своими воспитанниками и вместе с ними погиб в Треблинке.
Книга писем 19-летнего командира взвода, лейтенанта Красной Армии Николая Чеховича, для которого воинский долг, защищать родную страну и одолеть врага — превыше всего. Вместе с тем эти искренние письма, проникнуты заботой и нежностью к близким людям. Каждое письмо воспринимается, как тонкая ниточка любви и надежды, тянущаяся к родному дому, к счастливой мирной жизни. В 1945 году с разрешения мамы и невесты эти трогательные письма с рассуждениями о жизни, смерти, войне и любви были изданы отдельной книжкой.
Эта книга о трагической судьбе талантливого советского зодчего Мирона Ивановича Мержанова, который создал ряд монументальных сооружений, признанных историческими и архитектурными памятниками, достиг высокого положения в обществе, считался «архитектором Сталина».
«Мне некого было винить, кроме себя самой. Я воровала, лгала, нарушала закон, гналась за кайфом, употребляла наркотики и гробила свою жизнь. Это я была виновата в том, что все мосты сожжены и мне не к кому обратиться. Я ненавидела себя и то, чем стала, – но не могла остановиться. Не знала, как». Можно ли избавиться от наркотической зависимости? Тиффани Дженкинс утверждает, что да! Десять лет ее жизнь шла под откос, и все, о чем она могла думать, – это то, где достать очередную дозу таблеток. Ради этого она обманывала своего парня-полицейского и заключала аморальные сделки с наркоторговцами.