То, что нельзя забыть - [59]

А пока я изнывал в Вене от тревожного любопытства: как там, в Париже? В Париже жил уже два года художник Олег Целков. Мы были знакомы с двадцатилетнего возраста, сначала — в Минске, затем — в Ленинградской академии художеств, а позже — в Москве. Иногда пили и закусывали в одной компании и гоняли мяч на пустыре в Тушино. Я знал Олега как человека, лишенного природой дружеского гена, он и сам признавался не раз, что ему никто не нужен. Я подозреваю, что весь запас дружественных сантиментов, если они все же были у него, он отдал в ранней молодости раз и навсегда «идиоту», которого любовно размножает с удивляющим упорством вот уже более шестидесяти лет. И все же в нетерпеливом любопытстве я несколько раз звонил Олегу в Париж. И однажды был удивлен и искренне тронут, получив от него письмо, которое сохранил. В этом письме Олег Целков, всегда прямой, как глагол, сообщил мне истинную правду: что никто меня в Париже не ждет и что таких художников, как я, «раком не переставить от Парижа до Москвы». Я вполне оценил деликатность старого товарища. Ведь мог бы совершенно справедливо указать — до Камчатки, и был бы тоже прав.

В первые дни в Париже Олег приглашал меня на прогулки в Латинский квартал. Он был уже малость осведомлен и худо-бедно знал who is who в парижском галерейном истеблишменте. Так, однажды на rue des Beaux-Arts Целков обратил мое внимание на фасад, выкрашенный в густо-зеленый, почти черный, цвет, во всю длину которого крупными буквами было начертано «Galerie Claude Bernard».

— Если к концу жизни попадешь в эту галерею, — сказал Целков с нескрываемой иронией, — считай, что приехал не зря.

Через несколько месяцев после нашей прогулки я работал с этой галереей. Уверен, что Олег и не догадывается, что более тридцати лет тому назад это он активизировал во мне вышеназванную энергию.

Первые три картины заняли место на стенах моей рабочей комнаты. Начав писать свое, я познал уровень творческой эйфории, ранее мне неведомый. Я приступил к работе, о которой мне только мечталось, ушли неврастения и тревога. Обретенная или найденная идея, как будет угодно, овладела мною. Она нетерпеливо требовала воплощения. Я работал по четырнадцать — восемнадцать часов в сутки, не чувствуя усталости. Мне было жалко тратить время на сон. Засыпал, думая о работе следующего дня. Это счастливое состояние души. Позади меня громоздились глыбы потерянного времени. Я думал, что его можно наверстать, жить и работать против часовой стрелки. Мой физический организм обновлялся в гармонии с духовным обновлением. Я молодел. Открывались поры, я дышал свободнее. Приехав в Париж, занялся настоящим делом. Все прошедшие годы осознал как затянувшийся подготовительный период. Рождалась биография нового одноименного мне художника.

* * *

Одержимый работой, я потерял чувствительность к реальности за стенами моей рабочей комнаты. Вернул меня к жизни телефонный звонок. Мужской голос в трубке был французским. Я позвал Марину, свою дочь, она знала английский. Человек в пространстве тоже владел английским языком. Свидание было назначено во второй половине того же дня. Точно в назначенное время в дверях нашей квартиры стоял молодой человек. Он представился — Луи Деледик. На его голове была густая бесформенная копна серых волос. На лице, которое сияло дружелюбной широкой улыбкой, словно на шарнирах вращались выпученные глаза, совершенно отдельно, как выпавшие из орбит. Это было очень забавно. Я пригласил молодого человека в рабочую комнату. Его глаза тут же как по команде перестали вращаться и, приняв стабильное положение, сфокусировались на трех картинах, висевших на стене. Я наблюдал за человеком. Его взгляд был внимателен и полон неподдельного любопытства. Мне ли не понять.

Господин попросил разрешения позвонить. Я указал ему телефон. Понизив голос, он обменялся с кем-то несколькими словами. Повесив трубку, спросил, может ли приехать завтра утром с хозяином галереи. Попрощался и ушел. Когда за ним захлопнулась дверь, меня осенило. Он ведь назвал имя галереи, выкрашенной в темно-зеленый цвет.

Переполненный эмоциями, я не мог продолжать работу, и пошел гулять, как делал часто, на кладбище Пер-Лашез. Уходя, я никогда не звонил домой. Но в тот день почему-то позвонил из автомата на бульваре Менильмонтан. Трубку сняла жена и возбужденно сообщила: «Они уже едут!».

Я почувствовал поворот судьбы.

Эту фантастическую историю, несомненно определившую мою профессиональную жизнь, необходимо рассказать по порядку.

У Клода Бернара, владельца галереи, умер брат. У брата осталась дочь, племянница Клода Бернара. На семейном совете было решено приобщить молодую двадцатилетнюю девушку к галерейному бизнесу. Сказано — сделано. Так появился молодой человек Луи Деледик, обладающий энергией, чутьем, вкусом, деловыми способностями. Он был поставлен, как я узнал позже, советником племянницы. Клод Бернар прикупил небольшое помещение, стенка в стенку со своей большой галереей. Перед Л.Д. была поставлена задача: собрать команду из семи неизвестных художников, работы которых обладали бы «качеством». Стратегия новой галереи тоже была продумана: привлечь молодых потенциальных любителей живописи и сделать цены в галерее доступными для начинающих коллекционеров. Когда команда была собрана, решили в течение первого года проводить исключительно групповые выставки, обновляя регулярно экспозицию. Следующий же год начать с персональных выставок художников группы. Год прошел, как и был задуман. Следующий начался с моей персональной выставки. Когда я пришел на вернисаж, меня ожидал сюрприз — тринадцать выставленных работ были уже проданы.