То, что нельзя забыть - [58]

* * *

В эти беспокойные дни начала второй половины жизни, спасаясь от опасных мыслей, я малодушно прятал голову в зыбкий песок воспоминаний. Ничего другого я и не мог в том состоянии постоянного умственного стресса и растерянности. На вопросы, которые выстраивались в травмированном сознании, как немые кресты на Аппиевой дороге, я не находил ответов. Кто я есть? Что делать? Зачем я? Почему? Вопросы литературные, но ответы на них, я это хорошо понимал, должны были быть жесткими, честными, бескомпромиссными. Правильно найденными, ставка — жизнь.

Однажды, когда казалось, что мой «мудрый» череп от переизбытка бесплодных размышлений расползется по швам, перебирая механически не в первый раз свой багаж, я открыл старый альбом. Я не только по-новому увидел знакомые лица людей на некогда похищенной фотографии, но внятно услышал немые, обращенные ко мне вопросы: почему волей твоей мы оказались здесь? Для какого услужения? Нет, не альбом с фотографиями открыл я, а затвор туда, где, прежде чем понять разумом, почувствовал кожей, находятся ответы на мучившие меня вопросы.

В этом месте возникло желание перейти на репортажную риторику.

Провидение предложило мне погрузиться в глубины подсознания. Небезопасное путешествие, скажу вам. Я принял предложение. И чем глубже погружался, тем менее внятными становились звуки на поверхности. Сколько времени я находился в этом завораживающем забытьи, не знаю. Искра, которая возникает при соединении двух проводов под током, воссоединила единый ход прошлого с настоящим. В этом озарении все увиделось иначе — как на картине в хорошо освещенном выставочном зале. Внутреннему зрению открылась широкая панорама дней прошедшей жизни, шелесты прошедших лет. Они напоминали о простых радостях. Пробудили желание жить и работать.

Сон третий

На все четыре стороны, куда ни кинь взгляд, простирается зеленая равнина поля. Не совсем зеленого, а точнее, вовсе не зеленого, так как оно усеяно до самого горизонта полевыми цветами. Живопись этого ковра превосходила своей совершенной красотой работы лучших персидских мастеров, ибо был он соткан не смертным.

И жил в этом поле рассеянный человек. По утрам он слушал многоголосье пробуждающихся навстречу новому дню его обитателей, пытаясь постичь человеческим разумом божественную тайну бытия. Затем, собрав из венчиков немного нектара и росной воды, он завтракал и начинал свой обычный день. Брал в руки сачок и бродил с ним по полю по многу часов, пока ноги держали. Иногда в сачок попадали насекомые жители его владений. Тогда человек, хоть и был рассеянный, очень нежно доставал их из сачка, боясь повредить хрупкость их жизни. Изучал пытливым взором хитрую таинственность их устройства и отпускал.

В один прекрасный день в сачке оказалась большая капустница, бабочка-однодневка. Человек извлек ее с превеликой осторожностью и посадил на теплую ладонь, нисколько не внушая ей беспокойства за ее однодневную жизнь. Бабочка шевелила своими простыми белыми крылышками, не желая улетать.

Человек с первого взгляда полюбил ее. Любовь воспламенила воображение. Воображение и любовь породили прекрасное. Ее белые крылья, как девственный лист рисовой бумаги в руках японского мастера, обрели тончайшую изысканность формы, рисунка и цвета.

По полю шли злые люди. В своем грубом невежестве они не замечали природной красоты вокруг и топтали сапогами плоть ее жизни. Бабочка вспорхнула с ладони, испуганная присутствием злых людей. Она поплыла низко над ковром полевых цветов, касаясь его легкими крылами, и затем растаяла в его многоцветье.

Человек лежал навзничь в луговой траве. В его широко открытых глазах отражалось таинство бездонного синего неба. Ему снилось, что он бабочка, и теперь он не знал, то ли он человек, которому приснилось, что он бабочка, то ли он бабочка, которой приснилось, что она человек.

Мнится мне, что первым увидел во сне философическую бабочку Адам. Где же жить и резвиться хрупкому мотыльку, как не в райских кущах. Но Адам был безграмотен, и этот сон много позже записал мудрый Чжуан-цзы и передал будущему для размышлений.

Человеку не позволено вернуться в свою молодость, только одному была дарована Творцом эта привилегия, так люди молвят…

Природа каждую весну переживает свое воскрешение. Человек каждый год прожитой жизни тому свидетель. Хочу быть бабочкой, воплощаться вновь и вновь на заре нового дня и умирать в цветущих лугах после захода солнца.

Человеки, не топчите цветущие поляны. Там неслышно парит солнечнокрылая бабочка.

Дивертисмент

Живет во мне неистребимый даже с возрастом инфантилизм. Я всегда в ожидании от жизни добрых вестей, сюрпризов. Что ни говорите, но существует в человеке энергия, которая притягивает страстно желаемое магнетической силой. Надо лишь уметь опознать ее, а затем активизировать. И обстоятельства играют в этом процессе не последнюю роль.

Мой многомесячный «венский карантин» лишь усиливал тревогу встречи с Францией. Что, собственно, я знал об этой стране? Попавшиеся мне в детстве несколько почтовых марок с чудесными картинками. И слово «Франция», которое отзывалось неизъяснимой истомой. Позже это слово обрело некоторый объем и плоть. Кино, французская литература, частично из советской школьной программы. Подумать только — Гюго, Бальзак, Флобер, позже — поэзия, Вийон, Ронсар, Рембо, Бодлер. Полные собрания сочинений этих авторов стояли у нас на книжных полках и были изданы в подцензурном тоталитарном государстве. Этот феномен еще должен быть однажды осмыслен. И еще одно совершенно странное обстоятельство влекло меня, но уже определенно — к Парижу. Мои сны — обычно черно-белые. Редкие сны о Париже были всегда цветными. И, кроме того, в этих снах виделись мне не хрестоматийные парижские архитектурные силуэты, но индустриальные окраины города, железнодорожные разъезды, заводские дымящие трубы. Позже, в Париже, я узнавал эти места.