То, что нельзя забыть - [62]

Обед проходил в многозначительном молчании. Покончив с закусками, грузный и вольготный хозяин жизни Окада-сан спросил, по-прежнему ли я работаю с Клодом Бернаром. Я ответил, что свободен, и он тут же предложил мне сотрудничать с ним.

Это было как нельзя кстати.

После долгого безмолвия, уже перед десертом, последовал второй вопрос: на каких условиях я хотел бы с ним работать? Я ответил, что предпочел бы сохранить прежний принцип, то есть иметь гарантированную сумму каждый месяц. «Какую сумму каждый месяц вы бы хотели получать?» Я знал, каким должен быть месячный бюджет для того, чтобы сохранить привычный за шесть лет уровень жизни нашей семьи. Я назвал. Окада-сан пережевывал десерт и пил кофе. Воспользовавшись паузой, я шепнул Кристине по-русски: «Очевидно, его встревожила названная мною цифра». И не ошибся. Наконец, он объяснился на своем англо-японо-французском: если я приглашаю художника в галерею Art Point (это одна из его трех галерей в Токио исключительно для французских художников), художник не может работать за такие деньги. Я буду вам выплачивать каждый месяц… и назвал сумму, ровно в два раза превышающую названную мною. Когда иной раз в разговорах с моими коллегами я рассказываю этот эпизод, они недоверчиво улыбаются. И это понятно. Ведь у всех нас опыт общий, прямо противоположный рассказанному.

Я работал с Окада-сан два года и в одно и то же число каждого месяца получал чек на сумму, им названную. До тех пор, пока он не разорился.

Мой контракт с Окада-сан принципиально был отличен от того, по которому я работал с галереей Клода Бернара. Если Клод Бернар забирал у меня все, что я делал, то Окада-сан оставил за собой право первого выбора, что позволило мне иметь свободные работы и со временем своих покупателей-коллекционеров.

Не стану углубляться в философические рассуждения о том, как часто направленное на нас зло оборачивается для нас благом. Об этом явлении написано немало. Но когда этот феномен переживаешь как личный опыт — дело иное. В 70-х годах, когда мои гонители выдавливали меня из родного города, перекрывали кислород, унижали не только меня, но и моего уже немолодого отца и моего брата, когда КГБ в новогоднюю ночь произвел обыск в моей минской мастерской, — они не могли подозревать, впрочем, как и я, что вершат для меня благое дело. Они подарили мне вторую жизнь, в которой я стал художником какой есть, в которой совершилось много замечательных событий и встреч, о малой части которых я повествую.

Когда Клод Бернар вытеснял меня из своей галереи, он тоже не знал, что вершит тем самым благотворный акт эволюции моей художнической биографии. Я обрел внутреннюю свободу, которую осознал позже и которая в скором времени вытеснила из моего сознания ощущение драмы. Через несколько лет работы с галереей меня начала тревожить назойливая мысль, которую я гнал, как наваждение. Внутренний голос «сладко нашептывал, как умеет говорить только зло», по выражению Оскара Уайльда, что живу я в обволакивающей меня галерейной рутине. Сигнал опасности.

Нет, ни сам Клод Бернар, ни кто-либо из его сотрудников никогда не пытались меня ориентировать в моей работе. Это галерея известного уровня. Но почему со временем я начал ощущать несвободу, почему во мне усиливал работу внутренний цензор-конформист? Мой уход из галереи Клода Бернара я оцениваю сегодня однозначно — как благо. Сегодня в своей работе мне пенять не на кого, кроме как на самого себя. Сегодня уровень внутренней профессиональной свободы и независимости соответствует только моему природному. Новая обретенная свобода позволила мне расширить профессиональные интересы. Кроме живописи, я занялся скульптурой, театром, офортом, фотографией и т.д. В последующие годы прошли мои ретроспективные выставки в музеях России и Западной Европы. В 2008 году я вошел в коллекцию галереи Уффици во Флоренции. Но об этом подробнее несколько позже. Нисколько не сомневаясь, могу сказать, что все это было бы невозможно, останься я в галерее К.Б. Вхождение в галерею Клода Бернара и уход из нее — произошли вовремя. И были одинаково грандиозны.

* * *

Летом 1993 года мою мастерскую посетил коммерческий представитель России во Франции Виктор Ярошенко. Он пришел не один. Его сопровождал человек, симпатичный, приятной интеллигентной наружности, представился: Владимир Длугач. Мы расположились за круглым садовым столом, и тут же господин Ярошенко ошарашил меня своей первой фразой: «Мы, — сказал он, — чувствуем перед вами вину и хотели бы ее загладить». В замешательстве я поспешил успокоить совесть господина Ярошенко отсутствием какой бы то ни было его вины передо мной. Даже совсем наоборот, я благодарен представителю новой власти в России за привилегию вот так запросто сидеть с ней в садике моей парижской мастерской. Но было похоже, что я не смог убедить высокого гостя. Он хотел во что бы то ни стало загладить вину… И предложил мне выставку в своем особняке на rue Faisanderie, в котором, к слову сказать, во время оккупации Франции находилась служба СС или гестапо. А когда я вежливо отказался, В.Я. тут же «поднял планку» и патетично предложил для возможной выставки залы мэрии фешенебельного 16-го округа Парижа. Стало ясно, что коммерческий представитель, что называется, «не в курсе», и как можно учтивее я отказался и от второго предложения. Я уже не знал, как избавиться от этого нелепого разговора когда вдруг произошло совершенно невероятное. Второй гость, не проронивший до того ни слова и сидевший сложа ладони и глядя в стол, произнес спокойно и обыденно: «Согласились бы вы, господин Заборов, сделать, скажем, ретроспективную выставку ваших работ в Государственном музее им. Пушкина в Москве?». Я посмотрел на человека, он тоже поднял голову, и мы встретились глазами. Я понял, что человек не шутит. Владимир Длугач, сотрудник Пушкинского музея, продолжал: «Ученый совет музея принял решение о проведении выставок некоторых художников, уехавших в разное время из СССР и живущих ныне на Западе. Было решено начать с вас. Но есть небольшая проблема, — сказал он. — Эта проблема — завотделом западноевропейского современного искусства нашего музея Марина Бессонова. Она не возражает против вашей выставки, но не может понять, почему первым должен быть Заборов». Я зачарованно слушал, как сказку Шехерезады, слова Длугача.