То, чего не было - [7]
Внизу река, изгибаясь голубой лентой, тянется с севера на юг, то отходя от высокого берега в степь, то приближаясь и протекая под самою кручею. Она окаймлена кустами лозняка, кое-где сосною, а около города выгонами и садами. В некотором расстоянии от берега, в сторону степи, тянутся сплошной полосой почти по всему течению Рохли сыпучие пески, едва сдерживаемые красною и чёрною лозою и густым ковром душистого лилового чабреца. В этих песках, верстах в двух от города, приютилось и городское кладбище; с высоты оно кажется маленьким оазисом с возвышающеюся над ним деревянной колоколенкой кладбищенской церкви. Сам город не представляет собою ничего особенно выдающегося и очень похож на все уездные города; впрочем, он выгодно отличается от своих собратий удивительною чистотою улиц, происходящею не столько от заботливости городского управления, сколько от песчаной почвы, на которой выстроен город; почва эта всасывает решительно всякое количество влаги, какое может произвести разгневанное небо, и тем приводит в большое затруднение городских свиней, которые должны отыскивать себе удобное помещение по крайней мере за две версты от города, в грязных, илистых берегах реки.
В сентябре 1875 года Бельск был необыкновенно взволнован. Обычная тишина жизни нарушилась; повсюду: в клубе, на улицах, на скамейках у ворот, в домах, происходили шумные разговоры. Можно было бы подумать, что происходившее в это время земское собрание[8] с выборами заставило так волноваться жителей, но бывали и прежде земские собрания — и с выборами и со скандалами — и не производили никакого особенного впечатления на бельчан. Иногда только встретившиеся на улице граждане обменяются короткими фразами:
— Были? — спросит один, указывая взорами на дом, где помещалась земская управа.
— Был! — ответит другой и при этом махнёт рукою. А привыкший к способу выражения мыслей собеседник поймёт без слов, в чём дело, и промолвит:
— Кто?
— Иван Петрович!
— Кого?
— Ивана Парфёныча.
Посмеются и разойдутся.
Но теперь было не то. Город шумел, как во время ярмарки. Толпы мальчишек бегали по направлению к городскому выгону и назад; солидные люди в широких летних парусинных[9] и сырцовых[10] шёлковых костюмах направлялись туда же. Городские барышни с зонтиками, в разноцветных «панье»[11] (тогда их носили), занимали собою всю ширину улицы, так что катавшийся в кабриолете[12] на сером в яблоках не коне, а звере молодой купец Рогачов должен был натягивать вожжи и почти прижиматься к мазаным стенам домов. Барышень сопровождали местные кавалеры в сереньких пальто, с чёрными бархатными воротниками, с тросточками, в соломенных шляпах и — у кого были — в фуражках с кокардами[13]. Братья Изотовы, коноводы всех общественных увеселений, умевшие во время кадрили кричать: «гранрон!»[14] и «оребур!»[15], неизменно присутствовали здесь, если не бегали по городу, сообщая знакомым дамам свежие новости.
— Из Валуйского уезда пришли! Полвыгона заняли, до самой реки, — говорил старший, Леонид.
— Я обозревал вид с вершины пристена, — прибавил младший, Константин, любивший выражаться изысканно. — Картина замечательная!
Пристеном назывался тот самый холм, откуда открывается вид на город и окрестности.
— Ах, какая мысль! Представьте! Знаете что: прикажем заложить линейку[16] и поедем на пристен. Это будет вроде пикника[17]. И посмотрим оттуда.
Это предложение первой дамы Бельска, жены брата казначея (почти весь город звал её мужа, Павла Ивановича, братом казначея), дамы, приехавшей лет восемь тому назад из Петербурга и потому владычицы мод и хорошего тона, встретило общее сочувствие. Заложили толстого гнедого в экипаж, который попадается только в уездных городах и состоит из длинных дрог с двумя длинными подножками, так что едущие помещаются в два ряда, по шести-семи человек в каждом, и сидят друг к другу спиной; компания человек в двенадцать уселась на него и поехала по городу, обгоняя отряды мальчишек, ряды барышень и толпы всякого иного народа, подвигавшиеся к выгону. Линейка, проехав по песчаным улицам города, переехала через мост и направилась к высокому правому берегу реки. Гнедой упорным шагом, морща лоснившуюся шкуру своих ляжек, взобрался на двухвёрстный подъём, и через полчаса путешественники сидели на краю заросшего кустами пятидесятисаженного крутого склона и смотрели на знакомый вид. Внизу, под их ногами, под самой стеной, тихо текла подошедшая в этом месте река, а за нею расстилался выгон, на который и было устремлено общее внимание.
Он пестрел, как огромный ковёр из лоскутьев. Видны были грязно-белые палатки, множество повозок, толпы пёстрого народа: тёмные фигуры мужчин в кафтанах, серые грязные рубахи, яркие жёлтое и красные одежды женщин; толпа народа окружала все собравшиеся таборы[18] цыган. Был чудный, немного жаркий и совершенно тихий день, на высоту, где сидели зрители, доносился говор тысячной толпы, тяжёлые удары молота о мягкое железо, конское ржанье и рёв десятков приведённых из нескольких уездов цыганских поильцев и кормильцев — ручных медведей.
