«То было давно… там… в России…» - [133]

— Слышишь, что доктор говорит? Еще полчаса, и прощай — потому жара. Благодарю друга…

Володя растроганно пожал мне руку, но при этом сказал мне на ухо:

— Не верь докторам: чепуха, у меня никаких солнечных ударов… А нёбо мое потому черное и потому изо рта чернила лились, что я, когда от Тарусы ехал, всю дорогу до Москвы одну чернику ел…

Листвянский мертвец

Стояло лето.

Давно то было. Годы мои молодые, радость и веселье! И вот вышел со мною случай. Я влюбился, и довольно странная получилась история: я попал в покойники.

Случилось это так. Вздумал я ехать из Москвы по Ярославской железной дороге в Хотьково на именины. На Кузнецком Мосту в кондитерской Флей^[379] заказал бисквитный пирог с инициалами, как полагалось.

В купе вагона 1-го класса ставлю осторожно коробку с пирогом на полку. Входит дама. В шелковой накидке… Прелестна — какие волосы, какие глаза, — тип немного калмычки, лицо в бронзе загара, духи… И в руках у дамы точно такая же коробка, как у меня: бисквитный пирог от Флей.

Я помогаю ей поставить коробку на полку.

— Это вот ваш, а этот — мой, — говорю я. — Надо запомнить — на моем пироге инициалы. Можно смешать.

Она молча села напротив, посмотрела на меня, и я почувствовал, что сразу становлюсь Ромео.

— Я вас знаю, — вдруг сказала дама.

Я смутился.

— Я даже с вами танцевала, — продолжала она. — А вы забыли.

— Может быть, вы ошибаетесь, принимаете меня за другого. Я не мог бы забыть Вас.

— Вы, — заявила дама, — Димитрий Васильевич Косович.

Тут, сам не знаю почему, я минутку помолчал, а потом ответил ей неуверенно:

— Вы правы, я Дмитрий Косович… Но как же я мог…

— Я понимаю, ведь это было в провинции. Вы были тогда увлечены. Можно ли вам помнить все, когда вы так много пережили.

— Да, — говорю я смелее. — Пережил много и много времени прошло. Время исцеляет.

А сам думаю: «Что я несу, что вру, сам не знаю».

— Скажу вам, — продолжает дама. — Она вас не стоила. И не стоило из-за нее страдать. Она хотя была и старше вас, но вас не понимала.

— Трудно сказать, — отвечаю. — Все это так сложно.

— Она материалистка и актриса.

— Разве актриса? — спросил я не подумав.

— Что с вами? — удивилась дама. — Она же у Корша служила^[380].

— Ну, да, я подумал, вы говорите актриса… в моральном смысле.

— Нет, вы, кажется, все забыли…

— Да, все. Вернее, все предал забвению. К черту.

— Значит, выздоровели… А снимите-ка шляпу.

— Снимаю, извольте.

— Как волосы потемнели. Без шляпы вы точно не тот, а другой. Я бы вас не узнала без шляпы.

Я скорее надел шляпу.

— Такие страдания, как я пережил, могли изменить кого хотите, — сказал я строго и уныло.

— Куда вы едете?

— В Хотьково, на именины.

— Знаете, я тоже, но в Пушкино-Листвяны… Я еду к своему лучшему другу… Знаете, поедемте со мною. Это очень милые люди. Это присяжный поверенный Болженов… Немножко серьезный, но радушный человек… Все будут рады. Поедемте. Сейчас остановка. Решайтесь.

— Решаюсь…

И вот мы подъехали вскоре к крыльцу очаровательной дачи в саду.

Подруга моей дамы, жена Болженова, одета, как бабочка. Гости… Мы идем на террасу. Моя дама меня представляет: старой тете, какому-то военному, студенту, дамам, девицам. Мы ставим пироги на чайный стол, и я узнаю, что муж приедет только к обеду.

Идем в сад, там — кусты малины. Обрезав ветви ножницами, именинница и моя дама заставляли меня съедать ягоды, держа их ветки во рту, да так, чтобы я не касался их. Я это проделывал, но неосторожно.

На террасе, куда мы вернулись, в моем бисквитном пироге по-прежнему лежала моя визитная карточка. Дамы, схватив ее, прочли: «Коровин» и спросили удивленно:

— Что это значит?

— Коровин, — ответил я быстро. — Это мой приятель, художник… Так себе, один такой… Так он тоже хотел ехать… Он был со мною в кондитерской…

— Коровин ваш знакомый? Ах, как жаль, что он не поехал с вами… Мой муж его знает.

«Ой, — думаю, — это выходит ни к чему».

— Прошу вас, — говорит моя дама. — Дайте ему срочную телеграмму, и он приедет сейчас же.

— Знаете ли… Не стоит, право… Он страшно легкомысленный, этот Коровин. Театр… балет… всякая ерунда. Мамонтов… Вообще его трудно застать.

А сам думаю: «Телеграмму себе же, да что это такое происходит: настоящее раздвоение личности».

— Нет, нет, пишите.

Что поделать. Дамы мне диктуют, а я пишу:

«Приезжай, — пишу я самому себе. — Немедленно. Ждут Надя, Аня и я».

— Знаете, я за ним съезжу! — вдруг осеняет меня мысль.

Но мои мучительницы мне говорят:

— Вы оттого не хотите привезти Коровина, что ревнивы. Оставайтесь. Мы все равно вас не выпустим…

Уже сумерки. Августовское небо, покрытое звездами, видно с террасы среди деревьев. Со мною близко стоит моя дама:

— Смотрите, упала звезда, я загадала.

— Что? — спрашиваю я, не понимая. Я смотрю на ее замечательные глаза.

На террасе ставят лампу. Именинница выбегает в сад и бросает на бегу:

— Слышите, едут…

Почти все вышли встречать мужа и гостей, а я нашел свою шляпу и бросился с террасы, в сад, мимо старухи.

Вышел в калитку палисадника, перешел дорогу и… подался в соседний лес, там и залег. Темно.

Мне ясно видна терраса, освещенная лампой и свечами.

На нее вошел муж и много гостей, приехавших с ним. Его я где-то видел. Остальные незнакомы. Все скоро сели за именинный стол.