Тьма века сего - [33]
Курт, имевший сомнительное удовольствие присутствовать при обсуждении текста первых двух выпусков, готовящихся к печати, покинул собрание под всеобщий хохот и несущиеся вслед подначки, хмуро сообщив не в меру развеселившимся членам Совета, что читать эту унылую галиматью все равно никто не станет. О том, что ошибается, он догадывался, но даже не предполагал, насколько…
— Нет, неправда, — ответил Курт, наконец, поняв, что паломник все еще ждет его реакции. — И сомневаюсь, что такую чушь написали бы в шпигеле.
— Значит, я это просто слышал где-то, — почему-то с сожалением вздохнул Грегор. — Но неважно. Важно, что вы тут, и мне надо просто не упустить момент.
— Боюсь тебя разочаровать, Грегор, но расследование веду не я: я здесь всего лишь в роли в своем роде adjutor’а, главным же следователем по-прежнему остается майстер Бекер.
— Ваш этот майстер Бекер зануда и хам, — буркнул паломник, и Курт безучастно уточнил:
— А я, надеешься, буду весельчак и сама обходительность? Сейчас, скажем, ты несколько перестал следить за языком, говоря о моих сослужителях, и как полагаешь, я это просто так оставлю? В темницу я тебя, само собой, не посажу, но затрещину в воспитательных целях отвесить не постесняюсь.
— Простите, — явно искренне смутившись, вздохнул паломник. — Просто этот… ваш сослужитель сюда сразу явился, сообщив, что считает всех тут еретиками и рано или поздно это докажет, и если все думают, что они не еретики — то докажет и им самим.
— И в чем он неправ? Разве что в одном: версию, что собравшиеся в этом лагере — всего лишь скучающие или разочаровавшиеся в жизни глупцы, он рассматривает особняком, а я полагаю, что с версией «еретики» это связано неразрывно.
— А я что, тоже еретик?! Я же вообще сюда не шел охотиться за ангелами, я ведь из любознательности и…
— …и чтобы написать tractatus, — с подчеркнутой серьезностью договорил Курт. — Да, на ересь и разочарование не тянет, а вот на глупость — вполне. Впрочем, как знать, tractatus-то еще не написан, посему впасть в ересь ты еще имеешь все шансы.
— А я его вам сначала отдам, для рецензирования. Если что-то будет не так — вы меня поправите ведь?
— Ловкий малый, — заметил фон Вегерхоф с одобрительной усмешкой. — К тексту можно будет приписать «Одобрено лично Куртом Гессе» и продавать любому университету на выбор. Озолотиться можно, не говоря уж о поступлении в привилегированном порядке.
— Мне деньги не нужны, — оскорбленно возразил паломник, и стриг кивнул:
— Да, пока ты еще не проел последние. Потом твое мнение о земных благах, поверь мне, претерпит занятные изменения… К слову, о деньгах и еде, Грегор: хотелось бы пообщаться с вашей матушкой Урсулой. Полагаю, она знает тут всех, и если есть кто-то, слышавший или видевший более прочих, она не может не быть в курсе, а мы бы предпочли сразу поговорить с нужными людьми, а не опрашивать всех подряд, раз за разом слыша «я ничего не видел».
— Она в городе сейчас, как будто. Собиралась, когда я уходил. Что-то там кончилось у женщин, то ли соль, то ли хлеб, то ли сковородки… Словом, вы завтра лучше приходите, поздним утром. Ранним она всегда занята, днем молится или с кем-нибудь разговаривает, или лечит.
— Она врачевательница?
— Травница… — неуверенно ответил Грегор. — Да и вообще… Простуду, там, вылечить, или сказать, чем от живота или от головы помочь. То есть, от боли, в животе или голове. Всякие там порезы замотать правильно, переломы сложить, зуб вырвать… Такое вот. И вечером она обыкновенно опять занята, а потом опять молится или с кем-то беседует, а матушка Урсула сильно не любит, когда ее отвлекают. Нет, она женщина не злая, не подумайте, просто набожная уж очень. Мне кажется, — понизив голос, сообщил Грегор, — что у нее когда-то семья была. Ну, знаете, муж, дети, как у всех… А потом что-то случилось, болезнь или еще что, и осталась одна. И с тех пор она вот так, ударилась в благочестие и о других заботится. Но это просто мое соображение, я не знаю, что там на самом деле.
— Или она просто всю жизнь так и была одна, а теперь обоз ушел, и все, что ей осталось — заботиться о посторонних людях и самозабвенно ударяться об благочестие. Или набожность повихнула ей разум, и здесь она пытается создать новый орден, в котором займет место блюстительницы, дабы получить если не любовь, то признание.
— А вы, майстер Гессе, не слишком хорошего мнения о людях, да?
— А говорил, что все шпигели обо мне читал.
— Там про вас по-другому было написано…
— Однажды я видел, как на стене портового склада было написано «Schwanz», он даже был там нарисован — видимо, для вящей убедительности; но представь себе, когда я туда заглянул — на складе были лишь тюки и корзины… Не верь всему, что написано. Кроме Писания, — уточнил Курт и, подумав, добавил: — Да и ему — с осторожностью.
— Это вы сейчас ересь сказали? — осторожно осведомился Грегор. — Про Писание?
— Про Писание — это factum. А то сочиняют потом, обчитавшись его, разные беспокойные умы всякие tractatus’ы, а нам — разгребать последствия… Спасибо за подробные ответы, Грегор, — не дав собеседнику задать следующий вопрос, подытожил Курт, завидев впереди окраины лагеря паломников. — Мы с тобой еще, несомненно, побеседуем, однако ты уже очень помог.
