Тьма под кронами. Сборник древесных ужасов - [32]

Кшиштоф залпом допил пиво и, громко крякнув, стукнул кружкой по стойке.

— Да…

— Ученый человек, он все равно что безумец…

* * *

Никогда прежде Кшиштоф не чувствовал себя столь отвратительной обузой. Простое дело — однажды вместе со всем обозом подготовиться к поездке до Треугольной крепости, и совсем другое — самостоятельно собираться к каждой вылазке за стену, ко встречам с патрулями, которые Кшиштоф ждал, как сошествия Господа с небес.

Со временем он привык облачаться в промасленный кожаный комбинезон, привык к узкой полоске зрения клювастой маски. Привык к крепкому духу чесночной настойки, которой пропитывали тряпки в «клюве» маски. Этот ритуал — выход за стены крепости, включал в себя множество элементов, которые тяжело запомнить с первого раза. Если хочешь вернуться живым из разведки, нужно соблюдать ряд предосторожностей, но Кшиштоф по своей природной неуклюжести и неопытности нарушал многие из этих правил. И каждый раз, когда он возвращался обратно — в уют несокрушимых стен, когда пил крепкое пиво пана Томаша, он неизменно испытывал стыд и ненависть к себе. Его раздражало брезгливое снисхождение путевых соглядатаев, которые терпели Кшиштофа только из-за одного обещания ордена найти лекарство от древесной хвори.

— Ну, ты сам посуди, ученый человек, — говорил Марек, старшина соглядатаев. — Какой резон искать лекарство? Здесь самая безопасная дорога для обозов, идущих с юга на север. Уж поверь, человек с большой дороги куда опаснее древесных тварей. Купцы платят за проезд, купцы платят за охрану, окрестные деревни платят налог за то, что мы оттягиваем заразу от их пахотных земель. Так какой резон?

Марек был умным человеком, пусть и необразованным, и это раздражало.

— Спокойная жизнь, пан старшина, — отвечал Кшиштоф неуверенно. — Разве это не самое главное?

В ответ матерый соглядатай лишь презрительно фыркал, сдувая пивную пену с пышных рыжих усов.

Древесная хворь, без сомнений, была явлением богопротивным, но и она подчинялась законам природы. Ближе к осенней жатве больных становилось больше, в лесах встречались не только зараженные люди, но и животные. Лес начинал расти с чудовищной скоростью: если в обычное время прочищать дороги приходилось пару раз в месяц, то в сентябре специальные бригады соглядатаев, облаченные в диковинные многослойные комбинезоны, жгли дрова (настоящие, «живые» дрова) и смолу трижды в неделю. Был в этом особенный, ни с чем не сравнимый ужас: проснуться поутру и смотреть, как солнце расплескало рассвет по молодым деревцам, плотным кольцом обступившим Треугольную крепость.

Это утро выдалось холодным: на траве появился первый иней, но Кшиштофу все равно было жарко. Комбинезон не пропускал воздух, и жар от собственного тела устраивал баню через каких-то полчаса. Студент чувствовал, что рубаха и портки промокли насквозь.

В авангарде шли соглядатаи с алебардами, следом за ними шли вооруженные фальшионами факелоносцы, замыкали же отряд арбалетчики, среди которых шел и Кшиштоф.

— Сейчас утро, — из-за маски обычно звонкий голос старшины Марека звучал будто бы из-под воды. — Если кто заразился, будут сонные. Таких брать запросто!

Соловушки, как называли их местные, появились только на третьем часу пешего обхода. Четверо доходяг, облаченных в худые бязевые рубахи, покачиваясь шли сквозь высокую траву.

Койт-уф-ирррь! Койт-уф-ирррь! — услышал Кшиштоф знакомые трели.

Все четверо тащили за собой длинные куски пеньковой веревки.

— На кой черт им веревка, Марек? — негромко спросил Кшиштоф.

— Суеверный люд говорит, что это в издевочку над нашим богом-висельником. Дескать, дьявол эту хворь создал, чтобы осквернить удавку, наш священный символ веры. Но опыт мой говорит другое. А ты и сам посмотри!

Кшиштоф смотрел. Хворые крестьяне с неожиданной прытью зацепились за ветки и резво, почти по-кошачьи, забрались под самую крону кривого и высокого, как дом, дуба. Каждый из них привязал веревку к толстой ветке, сплел неаккуратную удавку, а затем они слаженно, почти в единое мгновение, прыгнули.

— Так вот, — продолжил Марек. — Опыт мой говорит, что сверху оно удобнее, когда труп созревает: пыльца вырывается из пуза, а ветер ее по округе разгоняет. Ты только не спеши радоваться, ученый человек, — усмехнулся Марек. — Они и без пыльцы страсть какие злые. Им дьявол велит кусать много людей, прежде чем одеревенеть. Так, кончай болтать. Пали!

Арбалетчики закрутили синхронно ручки кранекинов, громко захрустела тетива. Когда арбалеты были заряжены, факелоносцы подпалили тяжелые болты с горючими наконечниками. Зашипела смола, тоненькие струйки дыма взвились в небо.

— Пали! — настойчиво повторил Марек.

Синхронно щелкнули арбалеты; нужно было отдать должное мастерству стрелков: двумя выстрелами им удалось поджечь всех четверых Соловушек, благо — те висели близко друг другу и пламя легко перекинулось.

— Ими бы печи растапливать! — усмехнулся один из арбалетчиков. — Горят получше сухого торфа!

Соглядатаи еще немного поболтали и двинулись дальше. Кшиштофу казалось, что они, привыкшие к спиртовым парам, натренированные к жаре и холоду, специально чеканят шаг все быстрее и быстрее, чтобы показать студенту, насколько он жалок.