Тьма под кронами. Сборник древесных ужасов - [31]
Теперь я живу в кирпичном коттедже на холме, в двадцати километрах от Дубово (какое, оказывается, жуткое название). Вокруг моего дома нет ни одного дерева, а в аптечке всегда лежат спасшие рассудок лекарства. Конечно, пришлось пойти на нарушение закона, чтобы приобрести нужные запасы — но зато теперь я спокойнее сплю.
И почти не думаю о самой будке, о том, что Древо не могло вырасти в ней самостоятельно. Что кто-то его там посадил, оберегая от губительных солнечных лучей. Что в мире сотни тысяч таких темных закутков, где уже сейчас из-под земли может тянуться тонкий стебелек с шевелящимися мягкими иголками.
Почти не думаю.
Но всегда готов.
Александр Дедов
«Забыть и оставить»
— Вот так, Кшиштоф, выучишься ты на ксендза в своем университете, познакомишься с монахами, попробуешь их пиво, а мое потом будешь вспоминать да рожу кривить, — седой толстяк с деревянной ногой и повязкой на правом глазу громыхнул кружкой по стойке. — Ну а пока — пей. Без пойла в этом аду рассудок упорхнет сизарем, а в черепе говно одно останется. Пей — крепкое, еще и от заразы хорошо.
Кшиштоф, сутуловатой и тощий паренек в зеленой робе, сделал решительный глоток и крякнул от удовольствия. Пиво приятно обожгло горло, но во рту остался только вкус хмеля и ячменя, никакого спирта.
— Зря прибедняешься, пан Томаш. Бывал я у монахов, когда практику по истории богословия в Гальзицком монастыре проходил. Пиво отменно варят, спору нет, да вот крепкое и вкусное чтобы — такого у них нет. Уж поверь.
Томаш, отодвинув в сторону свою булаву, облокотился на стойку и хитровато улыбнулся.
— Знаю я вас, пьянчужек, что угодно скажете, чтобы еще кружку выпросить. Да я и так налью, оно все за счет короля. Так что жри, пей, марай бумагу, но смотри в оба: люди здесь долго не задерживаются, и сам понимаешь — не оттого, что им просто надоело.
— Знаю-знаю, поэтому же и приехал. Отец-наставник столько всего рассказал: я спать не мог, об одной только вашей крепости и думал. Полгода ждал, пока обоз в горы поедет. Дождался!
— Ученый человек, он все равно что безумец…
Кшиштоф решил не продолжать этот разговор ни о чем, он с удовольствием допил пиво; Томаш немедленно убрал пустую посуду и тут же поставил новую кружку.
— Ксендзом будешь, значит?
— Так точно, пан Томаш, буду.
— Знаешь, мы вот тут вдвоем с тобой в пустой корчме… В общем, я вот живу на свете, живу. Много зла сделал, и, наверное, сделаю еще немало, но вот яд греха в душе носить тяжело… Я ведь сам сюда вызвался, чтобы искупить… И тут тружусь, чтобы служилому люду жилось попроще, и руки еще могут! — Томаш схватил булаву и зловеще ею потряс. — Исповедь можешь устроить? Как положено, чтобы с молитвами и поклонами, чтобы с епитимьей…
— Я бы с радостью, пан Томаш… Да меня ж еще не рукоположили, не могу таинства проводить…
— Жаль, — ответил Томаш с искренней грустью. — Обидно… Жаль…
Кшиштоф хотел ответить что-то ободряющее, но замер; в животе расплескалась лужа ледяного кипятка, волосы тут же встали дыбом. Позади него из-под каменных плит раздавалось мелодичное «койт-уф-ирррь, койт-уф-иррь», будто бы диковинная помесь птицы и лягушки медленно торила себе дорогу наверх.
— А ну, отойди! — Гаркнул Томаш, сгоняя Кшиштофа с табурета. Толстяк чудовищно хромал, но весь его облик был настолько решительным, что сразу становилось ясно — человек знает свое дело. Томаш крепкою рукой схватился за стальное кольцо и с видимым усилием приподнял каменный блок. Из тьмы на него зыркнули светящиеся зеленые глаза. Койт-уф-ирррь!
— О курва! И сюда залезли, мать вашу растак…
Томаш ударил булавой, влажно хрустнуло. Что-то с воем полетело глубоко вниз, но спустя мгновение в темном проеме, слишком узком для того, чтобы существо могло протиснуться целиком, появилась рука. Тощая, с зеленоватой кожей. Кшиштоф мог поклясться, что ногти этого существа сделаны из древесной коры.
Рука слепо ощупывала пространство, пока не случилась встреча с карающей булавой; еще один уверенный тычок в темноту стальным навершием, еще одна тварь полетела вниз.
— Помоги мне, доходяга. С одной ногой не управлюсь!
Томаш пытался снять с балок объемистый бочонок, но деревянная нога не сгибалась; толстяк, безусловно — очень сильный человек, не мог ухватиться поудобнее.
— Да поторопись же ты, выкидыш суслика! Живее!
— А, да…
Койт-уф-ирррь! Койт-уф-ирррь! — звук был совсем близко. Кшиштоф встал позади бочонка и уперся спиной в холодную стену, толкая тяжесть на Томаша. Толстяк же потянул изо всех сил, и спустя мгновение тяжеленная штуковина уже с грохотом каталась по полу.
Койт-уф-ирррь! — в темном проеме светились уже три пары зеленых глаз. Они подкатили бочку; Томаш сбил пробку булавой, и в темноту хлынула прозрачная, как слеза ангела, жидкость. Воздух наполнился спиртовым духом.
Томаш снял со стены факел, прицелился и метко метнул комочек огня в шевелящуюся темноту. В сию же секунду из проема в потолок ударил столб огня, на мгновение полутьма корчмы оделась в рыжее. Из-под пола раздались истошные крики, в воздухе запахло жжеными листьями и горелым мясом.
— Ну что, недоксендз, все еще хочешь узнать этих тварей поближе?
