Ткач - [71]

Порой она останавливалась в дверях палаты и не решалась войти. В пустой комнате в некоторые дни зависало что-то настолько зловещее, что Александра не смела нарушить барьер. Временами же она приходила сюда отдохнуть: палата наполнялась неизвестными ей запахами, свежестью и покоем, странным покоем неизведанного. Александра списывала свои ощущения на усталость, нервное напряжение, но принимала их вполне осознанно. И говорила с ребенком, почему-то прозвав его Фаустом. Иногда говорила о том, что с ним происходит, иногда о том, что происходит вокруг него. Ей казалось, что мальчик слышит ее, только не выдает этого. По каким-то своим причинам. Однажды он непременно расскажет ей о них. В это доктор верила, с почти остервенелым отчаянием вслушиваясь в монотонный писк оборудования.

Каждое ее сегодня ничем не отличалось от вчера, но один из дней выдался настолько тяжелым, что Александра едва сдерживала рыдания, взбегая по пожарной лестнице на крышу больницы. Ночное дежурство не принесло ничего хорошего: брошенные младенцы, больные туберкулезом, обострение болезни у пятилетней малышки из семьсот пятнадцатой, очередной спор с главой больницы о Фаусте, утренний обход так же не порадовал, а в холле взбешенная мать отчитала ее за то, что дочери вместо малинового пудинга подали вишневый…

Холодный ветер в лицо остужал разбушевавшуюся кровь, бьющуюся в висках. Александра оперлась о перила, приподнялась на цыпочки, вглядываясь в мелькающие на дне высотной пропасти машины, и уронила туфлю. Темно-синий лак блеснул в лучах солнца и исчез. Она взглянула на солнце — и смогла спокойно дышать. Отправив вслед за упавшей туфелькой и ее пару.

Что-то произошло там, на крыше, чего Александра не понимала. Как будто мгновение сняло всё накопившееся раздражение, всю усталость, всю боль за каждого ребенка в этой больнице. Но так не бывает. Женщина остановилась прямо на лестнице. А как бывает? Зачем-то взгляд метнулся к потолку, словно там, наверху, можно было увидеть ответ. Конечно же, ответа не было; но такая решимость рождалась в сердце, какой Александра еще не чувствовала в себе.

— Спасибо, — пробормотала она и спешным шагом отправилась в ординаторскую.

— И что ты делаешь здесь, позволь спросить? — Мария сбрасывала туфли, обуваясь в более удобные для постоянной беготни по коридорам больницы кроссовки. — Ты уже должна быть на полпути к кровати и блаженному отдыху…

— Да, я была… на полпути, — Александра нервно вышагивала по комнате. Босиком.

— Ты так торопилась, что потеряла туфельки, Золушка? А принц где? Или мачеха тебя подловила? — Мария рассмеялась, но пристально посмотрела на подругу и коллегу.

— Нет, нет. Туфли упали… это потом. Может, подберет кто. Дело не в этом.

— Да что с тобой? Успокойся. Ты что-то забыла?

— Забыла, да, забыла… Сходи к Фаусту вечером. Сходишь?

Мария изогнула бровь. Такого лихорадочного румянца от всегда сдержанной Александры ожидать было нельзя, она всё продолжала ходить и грызла губы, будто обдумывая что-то.

— Схожу… Я всегда к нему захожу. Он наш пациент, если ты помнишь. Он нуждается в лечении. А я врач. У меня есть диплом. Помнишь, что такое диплом?

— Не дурачься! — Александра уставилась на подругу и будто впервые ее увидела. — Прости. Я потом расскажу тебе. Но к Фаусту сходи. Посиди с ним. Просто немного посиди. Мне кажется, ему сегодня будет очень грустно. Я не знаю почему. Как думаешь, можно мне остаться здесь? Я сама хочу побыть с ним…

— Алекс… Ты в своем уме? Ты не спала сутки, ты работала, ты лечила всех этих маленьких человечков, ты — устала. Тебе нужно пойти домой, принять ванну и выспаться, потом встретиться со своим принцем…

— Да нет у меня никакого принца!

— Нет, значит нужно встретиться с ним, вкусно поужинать… За мальчиком хороший уход. Ты сама настояла на этом. И я не позволю, чтобы он съел твою жизнь. Так нельзя, Алекс…

— Да, ты права, права… Но меня не оставляет чувство тревоги, сначала было так спокойно-спокойно, а теперь…

— Ты устала. Ответ один. Езжай домой.

Мария покачала головой, захлопывая за Александрой дверцу такси: слишком много работает, слишком жарко горит, недаром рыжая, нужно ей жениха найти, а лучше мужа… Работа таких проглатывает, жадно, а потом похрустывает косточками и отплевывается нервными клетками. Медицина либо лечит, либо убивает. Александра была, похоже, на грани второго.

Эта девушка всего добивалась с боем, а жизнь охотно открывала для нее всё новые и новые двери, скорее нехотя, чем в пику, выставляя у них гарнизоны женоненавистников, снобов, обманщиков, попросту глупцов. Александра встряхивала копну рыжих кудрей, использовала только водостойкую тушь и только победную улыбку и стучала в двери до тех пор, пока их не открывали, либо пока она не открывала их. Отмычек у нее было более чем достаточно: ум, характер, упрямство и, зачем же гнушаться столь действенным средством, красота. Однако она всегда очень четко понимала грань между достойным поведением и гибкостью и никогда ее не переступала.

Сначала колледж, затем университет, затем сменившиеся одна за другой три больницы — и ни разу она не сдалась обстоятельствам. И ни разу не пожалела о том, что однажды решила лечить детей. Крохотные ладошки, сжимающие ее палец, счастливые лица родителей, удивленные взгляды всё видящие впервые окупали всю ту жестокость, которую обрушивал мир на своих маленьких обитателей. Александра улыбалась в те минуты, когда удавалось ненадолго сохранить это чувство наполненности. Потом его непременно сбивали суматоха отделения, сварливые медсестры, ожидающие и нервничающие пациенты приемного покоя, сложности работы, споры с начальством, редкие вспышки осознания собственного одиночества.