Ткач - [51]

Фин открыл глаза — и ничего не почувствовал. Да, кровать была удобной. Да, свет был приглушенным. Да, он ощущал жажду. Но и только. Ровное дыхание не выдавало ни одной эмоции. Их не было.

— Рин…

Он сам удивился тому, как прозвучал его голос: приглушенно, хрипло, так, словно прошло несколько десятков лет с тех пор, когда он в последний раз хоть что-либо говорил. Девушка появилась на пороге. Сонная, растрепанная, но по-прежнему прямая. Гордо вздернув подбородок, она прошла к столику, плеснула в стакан воды и протянула Фину. По всему было видно, как она старается, чтобы лицо ее, жесты ничего не выражали. Невольно Фин улыбнулся и вместо стакана сжал ее свободную руку в своей ладони.

— Рин… Не нужно этого, всё равно ничего не изменится. Будешь ли ты метать молнии, будешь ли ругаться, будешь ли лгать мне или любить меня… Ничего не изменится.

— О чем ты говоришь, айрими?

— Я не возьму тебя с собой.

— Я не хочу с тобой.

— Врешь. Когда это ты научилась?

— Может быть, я всегда это умела, просто случая не представлялось проверить.

— Я — не тот случай.

— Я знаю. Выпей воды, тебе же хочется этого больше, чем держать меня за руку.

— Правду ты тоже мастерски умеешь говорить, — Фин взял стакан и одним долгим глотком осушил его.

— Что с тобой было?

— Гулял.

— Где? Тебе снова снился сон?

— Нет. Я был в самой глубине бытия, моего бытия, в точке, которая есть я.

— И?

Кажется, она совершенно не понимала того, о чем он говорит, а он никак не смог бы передать словами всё то, что с ним произошло, да и имело ли это смысл? Исиантарин не отводила взгляда, ожидая ответа, Фин мешкал, подбирая слова.

— Я шел за болью, но не нашел ничего…

— Кроме себя?

— … И понял, что постичь невозможное невозможно.

— И ты вернулся.

— Вернулся. Потому что ничто не существует внутри себя, для самого себя и своих чувств.

— А для чего же?

— Для мира. В одном движении с ним. Я есть мир, мир есть я, ты, все.

— Но ты…

— Айрими? Скиталец, зашивший небо, сложивший песню и рассказавший всем о том, что никогда не вернет себе любимую, познавший пик боли и глубину внутреннего ничто, беседующий с тобой о том, что невозможно передать словами? И что?

— Ты большее, чем думаешь…

— А ты разве нет?

— Я человек, а ты…

— Создатель? Да. Только что это меняет?

Рин умолкла. Фин тоже не продолжил тему. Никому из них не хотелось говорить, потому что пришлось бы произнести те слова, что вовсе не обязательно говорить.

Шторм уходил. Громовые раскаты раздавались всё реже, всё глуше, всё отдаленнее. Молнии умирали вместе с громом. Дождь стихал. Ветер сгонял облака к краю океана, постепенно вычищая полоску восхода. Солнце воровато выглядывало из-за ткани воды, лучи-отмычки уже вскрывали облачную завесу. Новый день пробивался к порту.

Глава седьмая

Фин не торопился. Он не искал судорожно выходов, не старался решить сотни дел одновременно, да и не было этих дел: конечно, можно было что-то подправить, с кем-то поговорить, но ему не хотелось. Фин только медленно прогуливался по мостам порта, вглядывался в небо, в лица редко встречавшихся людей, а вечерами слушал стихи, которые ему читала Исиантарин.

Создавалось впечатление, словно бы здесь вовсе ничего не происходило. Не было ни шторма, ни снятия довлеющего проклятья, ни появления загадочного чужака. Порой Фин пытался подсчитать, сколько дней он провел здесь, но ничего не выходило, и он махнул рукой. Что-то еще держало его здесь, значит, нужно остаться до тех пор, пока нить не порвется. Никогда нельзя отбрасывать нашептанное интуицией.

Вместе с Рин он всё же спустился под воду. Центральная Башня порта уводила широкой лестницей в стеклянные коридоры, спиралью спускающиеся в толщу океана. Сотни дверей открывались и закрывались, люди сновали из одного помещения в другое, лица их были серьезны, а взгляды наполнены спокойствием: инженеры, химики, биологи творили жизнь своего мира изо дня в день.

Фин надолго остановился у одной из прозрачных стен. Вода, казалось, светилась холодной зеленью. Фин приложил ладонь к стеклу, вглядываясь в темноту, таившуюся за пределами взгляда, словно снова погружаясь в себя: там, на границе холода и света, пульсировал тихий звук, похожий на пульс, переложенный в ноты. Звук этот волновал, но и поддерживал одновременно, как если бы Фин знал: пока есть возможность слышать его, есть возможность жить.

— Что ты видишь там? — Рин внимательно смотрела на Фина.

— Тш-ш-ш. Ты слышишь?

Девушка прислушалась, замерла, но через несколько секунд пожала плечами.

— А я слышу, — Фин отошел от стекла, кончики его пальцев были влажными. — Никак не пойму, чего я жду…

— Может быть, тех, кто должен прийти за тобой.

— Еще не пришло время, когда я должен пойти с ними.

— Быть может, ты ждешь времени?

Пришла очередь Фина пожать плечами.

Они поднялись на воздух, Рин церемонно раскланивалась со встречными. Этикет по-прежнему оставался неотъемлемой частью жизни этого эфира. Каждый аккуратно произносил приветственные и прощальные фразы с таким чувством, словно слово может разбить хрусталь, каждый вежливо отводил взгляд от айрими, столь отличного от них, что ни в коем случае нельзя подчеркивать интерес к нему, каждый знал, зачем им правила и что в них скрыто. Фин улыбался, отмеряя шагами пролеты лестницы.