Титаника - [18]

— Почему вы плачете?

— Я плачу?

— Не плачьте, мой дорогой. Я понимаю. Моя беда с самого детства — это то, что я все понимаю. Поэтому мне трудно жить. Но сегодня этому конец, и я довольна, потому что закончила свое произведение, что занималась любовью, что сохранюсь в памяти людей, как молния. Не оставите ли мне свою каюту, чтобы я могла умереть? Она лучше моей. И потом, я умру в вашем запахе. Я предпочитаю умереть одна, потому что я так жила, но я не хотела бы умереть девственницей. Нет. Это было бы слишком грустно. Я помогу вам одеться, согласны? Так будет быстрее. Не нужно, чтобы все спасательные шлюпки ушли, оставив вас одного на палубе как неприкаянного.

Она зажгла свет и одела меня так быстро, как накануне меня раздевала Батшеба. Каюта накренялась все сильнее.

— Это смешно? — сказала Эмили.

Я стоял перед ней, готовый выйти.

— Вы очень милый, совсем не тощий.

— Повторяю, Эмили, пойдемте со мной.

— Это меня не интересует. Стать старой поэтессой, какой ужас! Взрослая поэтесса — это уже посредственно.

— Это ваше последнее слово?

— Нет. Моим последним словом будет… Подождите, мне надо найти его. И вы сможете говорить нью-йоркским журналистам, какое было последнее слово Эмили Уоррен. «Освободите Ирландию!» Слишком политично. Нет ничего хуже ангажированной поэзии. Более того, сколько читателей будет потеряно! «Доброй ночи»? Слишком минималистски. «Я вижу свет» — это глупо?

— Да.

— Более того, я ничего не вижу. Или тогда без последнего слова. Не было последнего слова Эмили Уоррен. Когда она умерла, она уже все сказала. А сейчас бегите. Мне пора бай-бай.

Она открыла дверь и вытолкнула меня наружу. Я сделал несколько шагов к лестнице, где толкались пассажиры, неуклюжие в спасательных жилетах. Я услышал, как меня зовут по имени. Обернулся. Эмили, стоя в дверях каюты, размахивала серой тетрадью. Я забыл «Спасение».

Последним словом Эмили Уоррен было: «Кретин».

Глава 19 Мы тонем

В толпе пассажиров я видел прежде всего отцов и детей — может быть, оттого, что я сказал Эмили? Я благодарил Небо за то, что со мной нет детей, и смерть казалась. мне легкой по сравнению с тем, что должны были испытать отцы, зная, что увидят смерть своих сыновей. Каждый глава семьи, должно быть, вспоминал минуты, когда он сомневался, пускаться ли в плавание. Люди хотели успокоить себя, говоря, что нет ничего серьезного и что все должно устроиться через час или два. На лестничной площадке палубы «В» я заметил широкие плечи и длинные седые волосы Мерля. Когда на палубе «А» он направился к левому борту, я пошел за ним. Ночь была ледяная, и пассажиры, как напуганные овцы, метались от окна к окну. Впервые за все время плавания я услышал, как играет оркестр Уоллеса Хартли. Время от времени на палубе «Е» я встречался с музыкантами, так как их каюта находилась в нескольких метрах от моей. Море было спокойным, небо — звездным. Насколько на лестнице мне хотелось плакать, настолько же увиденное на палубе смешило меня. Зрелище печали пугало, зрелище страха развлекало.

— Мерль!

Филемон обернулся. Его лицо покрывала желтоватая бледность. Я подумал, что он, поднявшись после сердечного приступа, недолго протянет в воде при минус одном градусе, уже не говоря о шоке от падения в океан.

— Что вы здесь делаете, Жак? Я вам говорил, чтобы вы представились на правом борту! Первый лейтенант Мэрдок уже спустил много шлюпок. Скоро места будут дорогими.

— Вы взяли привычку ругать меня при каждой встрече. Это становится утомительным.

— Вы правы. Делайте наконец все, что хотите. Я не состою в обществе защиты сыновей гаражистов.

— Кто вам сказал, что мой отец гаражист?

— Вы. Большинство вещей, которые мы знаем о людях, они сами нам говорят. Что вы об этом думаете, Жак?

— Я не знаю.

— Со своей стороны, я нахожу шоу впечатляющим. Оно подтверждает всю нашу работу, так как, несмотря на вашу хорошо объяснимую слабость вчера вечером, я продолжаю считать вас моим сотрудником, моим компаньоном, моим «вторым я». Вы видите перед собой, Жак, реализацию пяти заговоров против «Титаника» — и эти пять заговоров мы с вами выявили перед аварией. Мы — молодцы! Мы — просто молодцы! Мы — экстра класс!

Он подпрыгивал на месте, обнимал меня, целовал в губы. На нас никто не обращал внимания. У людей были другие заботы — они не сознавали, что у них уже нет никаких забот. Несмотря на его несдержанные высказывания и его странное поведение, невозможно было не понять, что он был прав. В шлюпке номер восемь я увидел Батшебу Андрезен, Аннабел Корк и Жюли де Морнэ — в то время как их мужья, оставшиеся на палубе, смотрели на них с усталой тоской. Лайтолер отталкивал старого еврея Штрауса. Его жена — тоже еврейка — осталась с ним, и они устроились в шезлонгах ожидать смерти. Э. Дж. Смит наблюдал за зрелищем с высоты лестницы. Теперь он знал, что не закончит свои дни в Дорсете. Рядом со мной два молодых пассажира третьего класса посмеивались, и один из них, с сильным ирландским акцентом, сразу напомнившим мне Эмили, воскликнул: «Засуньте это себе в задницу, английские пидоры!» Завершил картину Брюс Изми, директор «Уайт Стар», который, проходя мимо нас вместе с инженером Эндрюсом, который задумал и построил этот корабль, сказал: «К счастью, мы его застраховали на крупную сумму!» Мерль блаженно улыбался, видя эти улики, говорившие о верности его дедукции. Должен сказать, что для психически больного он поработал неплохо.