Тит Беренику не любил - [54]

Эти слова ему знакомы — их написал изгнанник Арно. Агнессу больше не заботит спасение души племянника, поскольку он отрекся от театра, актрис и от блуда и наконец живет достойно и благочестиво. В ее устах слово «блуд» исполнено такого ужаса и омерзения! Разговор о другом: о гневе короля на Пор-Рояль, о том, что по его приказу монастырь уничтожают, душат. Принимать новых инокинь запрещено, из насельников остался один Амон.

— Видели бы вы, как прогоняли наших послушниц, точно грязных, непотребных девок, рассыпавшиеся волосы оскверняли непорочную белизну их одежд. Темные пятна от того солнца, которое вы прославляете, ложатся на нашу обитель и всё разрастаются.

Расстроенный Жан уверяет, что государь тут ни при чем, что это злые козни его советников-иезуитов, но что и в этот раз грозу пронесет. Он, Жан, употребит свое влияние, приложит все усилия, чтобы уговорить короля смягчиться, ибо светилу не пристало омрачаться пятнами.

— Когда же вы перестанете быть таким наивным? — устало вопрошает тетушка.

На этом разговор окончен, Жан спешит удалиться. Пятна и мрак, думает он про себя, бывают лишь в умах, погруженных во тьму. В глубине парке маячит фигура Амона. Жан замирает, прячется за дерево и смотрит на старого лекаря издали. Почему его тело не повинуется первым, простейшим порывам, почему он не бросился к наставнику, как, бывало, в детстве? Почему наши чувства всегда увлекают нас в сторону и вечно ставят палки в колеса?

Он идет дальше, поднимается по ступеням. И ускоряет шаг, пытаясь отмахнуться от осаждающих его вопросов. Не потому ли милости короля, обильные, откровенные, вдвое и втрое дороже милостей Божьих, что Бог упорно остается скрытым и скупым на благодать?

Чтоб убедиться в этом, достаточно перечитать страницы Пелиссона, его предшественника на посту придворного историографа.

Молодому королю всего двадцать четыре года. Он вынудил всех прочих европейских властителей выслушать извинения Испании за то, что карета испанского посла в торжественной процессии заняла место впереди кареты посланника французского. Это не просто извинения, а божественный знак, благословение, почтение, смиренное признание всеми прочими государствами права первенства французской короны в христианском мире. В его дворце пред ним склоняются все головы.

Но этого мало, и несколько месяцев спустя король является перед толпою подданных, собравшихся посмотреть на Карусель[73], в доспехе из золотой и серебряной парчи. Не только двор и парижане, но вся страна вдохновлена идеей сплочения в единую нацию под управлением столь блестящего, могучего монарха. В руках у короля щит со словами: Ut vidi vici. «Увидел — победил». Таков его девиз. Он открывает игры в составе первой из пяти четверок всадников. Жан плохо помнит, что делал он сам в те два славных дня, но знает наизусть слова, которые король продиктовал тогдашнему своему летописцу: «Мы выбираем солнце, в геральдике — знак превосходства и, несомненно, самый яркий и прекрасный символ великого монарха».

И все же через несколько дней Жан снова в Пор-Рояле. Гуляет в парке с супругой, дочерью и сыном. Катрин льнет к нему. Он то и дело вслух вспоминает детство: вот тут он сиживал, вот тут, в Уединении, робел, окруженный пустыми скамьями. Протягивает руку в разные стороны, опускается на колени — показать старшему сыну белые фигуры монахинь вдали. Едва не падает, но успевает ухватиться за плечи мальчика. И думает: «Что же такое жизнь? Просто горстка случайных, разрозненных сцен? Или единая линия, извилистая, но руководимая некой высшей, непреложной волей, более значительной, чем смены декораций?» Знать это не дано. Дано другое — он крепко обнимает сына, дочь, потом обоих, берет их за руки и хочет вывести из парка. Но им не хочется идти за ручку, они бегут вперед, проворные крохотные фигурки мелькают между огромных стволов. Жан ускоряет шаг, боится потерять их, им же совсем не страшно, они с веселым смехом оглядываются на него и убегают еще дальше. А в чьи глаза он сам, ребенком, мог бы заглянуть и убедиться, что есть на свете человек, который не переживет его потерю? Такого человека не было, вот разве что Амон упоминал его имя в молитвах.

— Не слишком ли часто вы там появляетесь в последнее время? — осведомился король.

— Бываю иногда, проведываю тетушку.

— Мне не нравятся эти визиты.

— Опасаться нечего.

— Я все же опасаюсь.

Они беседовали с глазу на глаз, в кабинете, куда король позвал его и стал внушать, что для обитателей Пор-Рояля весь мир — тюрьма, они полны презрения ко всему земному. Но нельзя управлять государством, не признавая ценности светских вещей и соглашаясь с тем, что все людские занятия — пустая суета. Они предлагают жить в полном мраке, такая тьма отвращает народ.

— Однако в этой темноте сформировался не один великий ум, — возразил ему Жан.

Этот последний аргумент король пропустил мимо ушей и знаком велел Жану удалиться. Встречаясь с королем, Жан все яснее понимает, что между ними существует некая мертвая точка, где их взаимная приязнь недоуменно замирает. Жан точно слепнет, а король испытывает страх, который оживает всякий раз, когда ему приходится оправдываться перед советниками в том, почему в историографы он выбрал Жана, — конечно, академика, отличного поэта, искушенного придворного, но зараженного скверной янсенизма. «Без тени, которой окутаны его стихи, в них не было бы столько блеска», — порою отвечал король.