Тит Беренику не любил - [46]

Шрифт
Интервал


На заседания Академии он ходит редко. Там говорят всё об одном и том же — о том, что надобно составить и издать четыре книги: словарь, грамматику, риторику, поэтику, — и миссия, возложенная на академиков, будет выполнена. Задача так трудна, что решено пока сосредоточиться на словаре, но, на взгляд Жана, словарь — обыкновенная словесная копилка, и его не прельщала идея заниматься ее пополнением. Он отстраняется, отлынивает, увиливает как может. А на расспросы желчно отвечает: грамматика куда важнее лексики. И Академия того же мнения, возражают ему. Одобрила же она «Грамматику» Пор-Рояля. Жан удивляется монаршему благоволению, не знает, радоваться или нет. Собратья сходятся на том, что он упрям и необщителен, однако же никто его не задевает.

Он перечел «Грамматику» своих учителей. Там сказано, что эллипсис — высшая форма синтеза, на какую способен человеческий ум. Он-то думал, что открыл нечто новое, а оказалось, они его на десять лет опередили. Он просто следует по их стопам. И так всегда и во всем. Вдруг он вообразил этих затворников за работой, и ему стало стыдно за звания и банкеты, которыми его удостаивали. Так что нередко посреди какого-нибудь приема в свою честь лицо его вдруг омрачается, искажается, как от резкой боли. «Перестаньте хандрить, — шепчут ему тогда Мари или Никола, — наслаждайтесь своим торжеством». Но он только отмахивается, глядя в сторону. Они стараются его расшевелить, заводят речь о новой и, как говорят, самой лучшей пьесе Корнеля. «Настоящий прощальный шедевр», — поддает жару Никола, надеясь вывести Жана из столбняка, но того не пронять. То ли строгая тень Пор-Рояля накрывает его суетную жизнь, то ли ослабевает честолюбие, теперь, когда у него не осталось достойного соперника и не с кем тягаться? То ли действуют обе причины?

Без короля ему плохо. На счастье, государь вернулся целым и невредимым из действующей армии, где пробыл почти полгода. Жан не имеет ни малейшего понятия о военной жизни. Он представляет себе сырость, грязь и гул молитв, которыми солдаты осаждают Бога. У него с королем твердое распределение ролей. Он управляется с тенями и химерами, король — с пехотой, конницей и пушками.

В последнюю кампанию король применил новый способ осады, изобретенный его главным военным инженером. Жан никогда не видел маршала Вобана, но одно его имя пробуждает в нем ревность. Он так и видит короля и маршала, когда они бок о бок, на коне или пешком, осматривают поле боя и считают мертвых, — это сближает больше, чем любые пьесы. У него же вместо битв только всеобщие происки, козни, интриги, машинерия, опера, и за всю жизнь всего лишь несколько минут, когда касаешься живого, будто пласта сырой земли коленом.

С тех пор как государь вернулся, он только и знает, что устраивает балы и приемы в Версале, охладев ко всем прочим своим замкам. Сзывает всех, не скупится на свечи и яства, неустанно расширяет дворец и парк, — такого монарха еще не бывало. Во время последних празднеств многим придворным пришлось спать в карете.

Неделю длились торжества по случаю военных побед, и король повелел, чтобы в один из дней сыграли «Ифигению». Он также пожелал увидеть комедию Мольера, пусть без самого Мольера — что за важность! А Жан и рад — его трагедия, грандиозная ода грандиозному королю, только выиграет от подобного контраста.

Несмотря на жару или именно из-за нее, король решил придать событию особенную пышность: пир горой, увеселения, всё на свежем воздухе. Жан никогда не видел такого роскошного парка, и это несмотря на садовые работы, на строительные леса повсюду. Но когда Мари громко восхищается, он просит ее умерить восторг. Она возражает: Ленотр нужен повсюду, он проектирует сады при множестве дворцов во Франции да и по всей Европе. Ленотр — один из лучей короля-солнца. Еще один, примечает Жан, — он их считает, называя имена, точно срывает лепестки ромашки.

— Не тревожьтесь, мой друг, — утешает Мари. — Ведь и вы такой же луч. Слова, как и деревья, остаются навечно.

Она пошла на сцену, а Жан подумал, что наступит день, когда она его бросит. Когда он больше не сможет писать для нее подходящие роли, когда его слава померкнет, когда он постареет. Бросит не мужа, а его, хоть это он преобразил ее жизнь, хоть, работая вместе, они, драматург и актриса, сроднились донельзя. Сколько часов провели они наедине, зарывшись в дебри слов, в сплетения слогов, прощупывая душу героини и не успокаиваясь до тех пор, пока не добьются искомого, не достигнут предельной точности! Как, например, в тот раз, когда он заставлял ее во втором полустишье читать октавой выше, чтоб прозвучала паника, смятение. У Жана защемило сердце. Нет, эта связь важнее, чем любовные объятия, надежнее, чем эфемерные вздохи. Не может быть, чтобы настал такой пагубный день.

Кадки с деревьями вынесли наружу. Воздух напоен сладковатым цитрусовым запахом. Жану сказали, что с месяц назад его трагедию могли бы украшать белоснежные цветы, теперь же апельсины отцвели. А ему вдруг привиделся другой, совсем голый парк: жирная красная земля, зеленая трава, бурые кустики самшита и ни единого цветка.


Рекомендуем почитать
Зарубежная литература XVIII века. Хрестоматия

Настоящее издание представляет собой первую часть практикума, подготовленного в рамках учебно-методического комплекса «Зарубежная литература XVIII века», разработанного сотрудниками кафедры истории зарубежных литератур Санкт-Петербургского государственного университета, специалистами в области национальных литератур. В издание вошли отрывки переводов из произведений ведущих английских, французских, американских, итальянских и немецких авторов эпохи Просвещения, позволяющие показать специфику литературного процесса XVIII века.


Караван-сарай

Дадаистский роман французского авангардного художника Франсиса Пикабиа (1879-1953). Содержит едкую сатиру на французских литераторов и художников, светские салоны и, в частности, на появившуюся в те годы группу сюрреалистов. Среди персонажей романа много реальных лиц, таких как А. Бретон, Р. Деснос, Ж. Кокто и др. Книга дополнена хроникой жизни и творчества Пикабиа и содержит подробные комментарии.


Прогулка во сне по персиковому саду

Знаменитая историческая повесть «История о Доми», которая кратко излагается в корейской «Летописи трёх государств», возрождается на страницах произведения Чхве Инхо «Прогулка во сне по персиковому саду». Это повествование переносит читателей в эпоху древнего корейского королевства Пэкче и рассказывает о красивой и трагической любви, о супружеской верности, женской смекалке, королевских интригах и непоколебимой вере.


Невозможная музыка

В этой книге, которая будет интересна и детям, и взрослым, причудливо переплетаются две реальности, существующие в разных веках. И переход из одной в другую осуществляется с помощью музыки органа, обладающего поистине волшебной силой… О настоящей дружбе и предательстве, об увлекательных приключениях и мучительных поисках своего предназначения, о детских мечтах и разочарованиях взрослых — эта увлекательная повесть Юлии Лавряшиной.


Глядя в зеркало

У той, что за стеклом - мои глаза. Безумные, насмешливые, горящие живым огнем, а в другой миг - непроницаемые, как черное стекло. Я смотрю, а за моей спиной трепещут тени.


Наши зимы и лета, вёсны и осени

Мать и маленький сын. «Неполная семья». Может ли жизнь в такой семье быть по-настоящему полной и счастливой? Да, может. Она может быть удивительной, почти сказочной – если не замыкаться на своих невзгодах, если душа матери открыта миру так же, как душа ребенка…В книге множество сюжетных линий, она многомерна и поэтична. «Наши зимы и лета…» открывают глаза на самоценность каждого мгновения жизни.Книга адресована родителям, психологам и самому широкому кругу читателей – всем, кому интересен мир детской души и кто сам был рёбенком…