Тишина - [57]

— Номер?

— Семь один, — отрапортовала молоденькая.

Он что-то долго писал в книжечку, потом печально качнул длинной тёмной челкой и перешел к следующему жильцу этого подвижного лазарета. Повторив все манипуляции, он опять поинтересовался номером. А после того как закончил писать, выдал рекомендации.

— Препарат три и один. Два раза в день. Пристально следите за изменениями.

Следующий час он ходил от одного больного к другому, а мы втроём следовали за ним. Я не могла взять в толк, зачем нам всем надо стоять рядом с ним, но спросить не решалась. Кто я такая, чтобы влезать в их порядки. Медик давал назначения, которые одна из девушек записывала, указывал за кем следует тщательно наблюдать, пока мы не дошли до одного из последних пациентов. Это был мальчик лет десяти. Кожа на его лице натянулась и побелела, глаза ввалились, а черты были как-то неправильно заострены. Мужчина присел на корточки перед кроватью, его взгляд стал тревожно-мрачным, он лишь приложил стетоскоп к груди ребёнка. Затем, резко сдёрнул рацию, зацепленную за ремень брюк, где-то на спине:

— Срочно в палатку № 7, - он взглянул на старшую, — подготовь его и накрой каким-нибудь плащом, дождь там чертовский, — и направился осматривать оставшихся. Она засуетилась, доставая из недр сестринской тумбочки какое-то покрывало, и непонятные мне предметы.

— Ну, что замерла? Иди дальше на осмотр и записывай, — в руках у меня оказался блокнот, всунутый другой медсестрой.

К окончанию осмотра в палату зашли двое молодых парней с носилками, на которые с предельной осторожностью был водружен мальчик. К предплечьям ребёнка уже подключили мерно попискивающие аппараты, и санитары его унесли. Я с неким облегчением опустилась на стул и стала ждать новых указаний. Эскулап о чём-то тихо поговорил с девушками и громко попрощавшись, покинул нашу «скорбную обитель».

Медсёстры недвижимо, молча сидели отвернувшись от меня. По их неестественно прямым спинам и прямо посаженным головам у меня складывалось ощущение о некой брезгливости, направленной в мой адрес.

За небольшими окошками, покрытыми пластиком опускались сумерки. Новых помощниц медсестёр не прибыло, а значит толкового народу было мало, почему меня посчитали толковой, я не представляла, а может просто не нашлось желающих. Медик приходил ещё один раз проверять лежащих здесь. В этот раз он остался довольным самочувствием наших подопечных. Когда у меня явственно заурчало в животе одна из девушек презрительно глянула на меня и процедила:

— Иди, поужинай и возвращайся. Ночевать будешь здесь. Мы должны непрерывно следить за их состоянием, — как они за ними следили, мне было не ясно, ведь кровати совсем не попадали в их зону видимости.

Я молча накинула на плечи дождевик и поплелась в импровизированную столовую, за сегодняшний день я ни на шаг не приблизилась к поискам Кары. Что за люди были на нашем попечении? Нет, я, конечно, понимаю, что их забрали из Лагеря. Но почему они будто спящие царевны, эту сказку я читала в книге Германа, только хрустального гроба не хватает? Почему если их здоровье в опасности к ним не подключают никаких приборов? Почему медсёстры так равнодушны к ним и брезгливы ко мне? Чёрт! Они же спасители! Но все в здесь относились к нам как к обузе, тогда зачем же они взялись нас спасать? Пришли бы, перестреляли персонал Лагеря, разрушили бы что-нибудь, да и ушли. В моём, может быть, жалком, сознании была полная уверенность, что если что-то делаешь, то делай до конца. Спасаешь, так с эмоциями.

Взяв тарелку с непонятной тёмной похлебкой, я пристроилась за тем же столом, что и утром. Вечером ужинающих было не в пример больше, хотя я была явно в последней партии трапезничавших. Теперь уже было значительно сложнее отличить лагерных, одежда некоторых была перепачкана, кто-то и вовсе её сменил. Я помнила лица этих людей по вчерашнему дню и по сегодняшнему утру и была уверена, что это мои товарищи, по несчастью.

За разглядыванием я и не заметила, как ко мне кто-то подсел, переведя взгляд на соседа я узнала в нём мужчину, совершавшего сегодняшний обход:

— Привыкаешь? — я покачала рукой из стороны в сторону, — тебе не нравится?

— Всё сложно. Я не боюсь работы, но смысла своей не вижу. А ещё я хочу найти подругу, — я, тяжело вздохнула, написав, — или хочу узнать, что с ней. Если она мертва — я хочу её похоронить, как похоронила друга, умершего в Лагере. Хотя, боюсь, сейчас похороны будут делом не из простых.

Он внимательно и медленно прочитал мою записку:

— Извини, я не быстр в чтении, понимаешь ли, плохое зрительное восприятие текста, — он грустно ухмыльнулся, — брак. Я сам был в Лагере пару лет назад. А ты немая? Давно там? А как выглядит твоя подруга?

— Я в Лагере недавно, с зимы. До этого почти всю жизнь прожила в селе. У неё тёмные волосы и кожа…мне кажется, как бы я её не описывала, здесь десятки похожих девушек. Я вот сейчас таких тут, в столовой, несколько вижу.

— Да уж, словесно трудно чётко описать человека, — он улыбался усталой улыбкой, что было приятно он не выказывал вражды, злости или брезгливости, какая была на лицах медсестёр.