Тираны. Книга 1. Борджиа - [53]

— Вам, должно быть, неясно, как это вышло, ваше преосвященство. Вы ведь так старались есть и пить только то, что ем и пью я. Вы знаете, как мой отец любит меня, он скорее рискнул бы собственной жизнью, но не моей.

Орсини смог ответить только хрипом. И тогда Лукреция, лукаво улыбнувшись, запустила пальцы за корсаж и медленно расстегнула его. Орсини выпученными, налившимися кровью глазами смотрел на ее круглые, высокие груди, обнажившиеся перед его лицом. И на какое-то украшение, что-то вроде амулета в форме фигурки птицы, качнувшееся между ними.

— Правда в том, кардинал, — прошептала Лукреция Борджиа, — что вы ничего не знаете. Упокой Господь вашу душу.

Орсини выпустил изо рта кровавый пузырь слюны, мокро вздохнул и умер.

Лукреция выпрямилась и застегнула корсаж, оставив ласточку снаружи. Подошла к отцу, опустилась перед ним на колени. Твердая ладонь с папским перстнем накрыла ее темя. Лукреция взяла эту руку и поцеловала.

— Позаботься о его паже, — сказал Родриго.

— Ну что, друзья, — весело проговорил Чезаре Борджиа, хлопнув себя ладонями по бедрам. — Сегодня мы будем ужинать в Сенигалье. Ты проспорил, Вито, с тебя пятьдесят дукатов!

Вито Вителли натянуто улыбнулся. Остальные выдавили подобные усмешки: напряженные и неискренние. Все они были здесь — Вителли, Фермо, Гандина, оба Орсини, — и все смотрели на Чезаре с затаенным страхом, хотя он давно сказал им всем, что простил. Что они нужны ему. Что в ворота сдавшейся Сенигальи они войдут только все вместе.

— Да что вы кислые-то такие! Паоло, Франко, ну! Оливер, а ты? Ты ведь волочился за дочкой Андреа Дориа, а сегодня мы будем есть и спать в его доме, так что станцуешь со своей зазнобой тордильоне.

— Это было давно, мессир, — пробормотал Оливер да Фермо, отчаянно покраснев. — Мне было пятнадцать, а ей и того меньше…

— Ну и что? Уверен, она до сих пор по тебе сохнет. Взбодритесь, друзья. Мы поставили чертову Сенигалью на колени, вы и я, вместе. Разве Чезаре Борджиа не умеет ценить оказанную ему помощь?

Они переглянулись, почти не таясь. Да и чего таиться, когда Бентивольо, душа заговора, взбаламутивший и растравивший их всех, первый пошел на попятный и примчался к Чезаре каяться и клясться в верности. За ним потянулись и остальные — ничего другого не оставалось. И Чезаре простил. Простил, хотя к тому времени уже успел собрать достаточно людей, чтобы восполнить потерю предавших его кондотьеров. Но когда они вернулись, он принял их. На войне не бывает слишком много войска, и осада упрямой Сенигальи это лишний раз подтвердила.

Они покаялись, да, некоторые — как Вито Вителли — даже от чистого сердца. Но им трудно было избавиться от подозрений и довериться ему до конца, и Чезаре не мог их в этом винить. Только братья Орсини держались вполне уверенно, если не сказать нагло — впрочем, другого он от них и не ожидал. Его шпионы сообщили, что Франко похвалялся как-то вечером на солдатской пирушке, что Борджиа пальцем не посмеет тронуть ни его, ни Паоло, пока жив их дядя Антонио. А стало быть, и остальным мятежникам нечего бояться.

И это была правда. Святая правда, как перед Богом.

Остальные, будучи не так глупы, как Орсини, держались настороже. Но Чезаре делал все, чтобы развеять их опасения — шутил, смеялся, даже заключил с Вителли пари, а выиграв, беззастенчиво потребовал выигрыш. Так не ведут себя с теми, кому собираются мстить.

Когда они, вшестером и в сопровождении свиты, проходили через ворота Сенигальи, чтобы принять капитуляцию Андреа Дориа, Чезаре хлопнул Вителли по плечу.

— Что грустишь, старина? От того, что карман стал легче на полсотни дукатов? Ничего, завтра мы отдадим твоим молодцам город, и они набьют тебе мошну так, что лопнет.

— Вы собираетесь отдать город на разграбление? — резко спросил Вителли.

— Да. А что? Ты тоже здесь встретил первую любовь, подобно нашему юному Оливеру?

— Нет, но вы никогда не позволяли прежде грабить сдавшиеся вам города. Вы говорили…

— Тс-с, — лукаво сказал Чезаре, прижимая палец к губам. — Говорил, Вито, говорил… Слова ничего не значат. Сенигалья чертовски жирный кусочек, кто бы удержался? Если ты останешься здесь, то завтра увидишь пламя, жаркое, как в аду. Если не веришь, рискнешь поспорить со мной еще на полсотни?

Вителли хмуро промолчал. Чезаре выпустил его плечо и остаток пути до резиденции Дориа проделал, беззаботно насвистывая.

— Не нравится мне это, — прошептал на ухо Оливеру да Фермо герцог Гандина. — Что-то он слишком весел.

— Почему бы и нет? Он взял этот город, — возразил Оливер. — К тому же он, кажется, в самом деле не таит на нас зла. Прощение освобождает душу.

Так говорил ему его духовник, и Оливер да Фермо на собственном примере знал, что это правда — так как сам успел простить Чезаре за то, что тот собрался пожертвовать им в Форли. Теперь Фермо искренне раскаялся в том, что сгоряча присоединился к заговорщикам, и был несказанно рад тому, как любезно и милостиво Чезаре принял их всех обратно. А кроме того, он в самом деле сгорал от нетерпения перед встречей с уже не такой юной, но, он не сомневался, все такой же пленительной Августой Дориа.