Тиран - [118]

Никомед ответил:

— Я богатый человек, и мне посчастливилось видеть за работой многих великих мастеров и художников. Всегда одно и то же: наблюдая за ними, видишь их гениальность и понимаешь, что видел настоящее.

Аякс рассмеялся.

— Сомневаюсь, что Киний хочет быть в твоем собрании, друг мой.

Киний коротко улыбнулся.

— Спасибо… наверно. — Он снял хитон. — Попросите-ка раба отыскать мою походную сумку. Мне нужно переодеться. А я пока вымоюсь в реке.

Никомед сделал вид, что нюхает свой изодранный плащ.

— Отличная мысль!

Аякс достал стигил, еще с одним стигилом к ним присоединился Никий.

— У меня есть масло, — сказал он.

Аякс приветствовал его так, словно Никий выиграл гонку. Они отправились к реке. По дороге к ним примкнули Левкон, Эвмен и несколько молодых людей. На ноющих ногах они прошли стадий до реки, и Киний был счастлив — насколько может быть счастлив человек, предвидящий собственную смерть. В этом трудном походе он потерял четверых. Ему было жаль их, но он знал, что все они погибли не напрасно, он знал это уже несколько часов, в которые ему не нужно было беспокоиться ни о чем, кроме боли в мышцах и жара в ране. Смерть казалась очень далекой.

Он шел чуть впереди, слушая болтовню молодежи, голый, с грязным хитоном через плечо.

Услышав топот копыт, он обернулся.

За ним ехала Страянка с несколькими своими военачальниками, все обнаженные; не только всадники, но и лошади были покрыты грязью. Она увидела его тогда же, когда он ее, и поехала следом, разглядывая его тело. Он ответил тем же. Но вот она пронеслась мимо, сжимая бока лошади, и повернулась, чтобы помахать ему. Ничего прекраснее Киний не видел, хотя Страянка была вся в грязи и крови. Распущенные черные волосы летели за ней, спина прямая; всадница вместе с лошадью подобралась и прямо с берега прыгнула в реку, подняв шума не меньше, чем всплывший из-под воды кит. Ее спутники последовали за ней.

Ольвийцы показывали на них друг другу, кричали и веселились.

— Как Артемида со своими нимфами, — сказал Никомед. Потрясенный, он с трудом переводил дух. — Кто бы мог ожидать явление такой красы в подобный день? Хотел бы я быть художником… — ваятелем… кем угодно, лишь бы запечатлеть это.

— Я согласен на баню, — сказал Киний. — Бежим! — позвал он.

И все ольвийцы побежали. Они бежали в лучах предзакатного солнца как олимпионики, из последних сил. Оказываясь на берегу, они с криками прыгали в воду.

Киний переплыл самый широкий участок реки. Вода глубокая, но мутная от ила, поднятого дождем или купающимися лошадьми. Ему было все равно — замечательно чувствовать прикосновение воды к коже, пусть эта вода и холодная. Он плыл, зажав в зубах хитон, отыскивая в сгущающихся сумерках Страянку.

Он нашел ее на отмели под высоким деревом. Страянка чистила коня; набирала песок на речном берегу и обтирала ноги рослой лошади, которая словно шла недавно вброд по крови.

Страянка улыбнулась.

— Он кусается, — сказала она по-гречески. — Не подходи близко.

Киний оставался на глубине. Он был рассудителен и радовался возможности просто побыть с ней, любоваться ее телом. Он начал кое-как стирать хитон. Немного погодя пошел за Страянкой к берегу, зачерпнул песка и стал растираться.

Ниже по течению раздавались крики и возгласы других ольвийцев. Судя по голосам, купающихся становилось все больше — и ольвийцев, и саков.

— Ты эйрианам, — сказала Страянка, оглядываясь. Отбросила черные волосы за голое плечо. Посмотрела вниз по течению, потом снова на него.

Он шагнул к ней. Она обняла его так, словно они тысячу раз репетировали это объятие, и ее рот нашел его губы так же легко, как руки в пожатии.

Они сплелись телами… на несколько мгновений, а потом Ателий крикнул:

— Здесь!

Они оказались в кольце Жестоких Рук и ольвийцев, все смеялись, шутили, сыпали непристойными замечаниями.

Киний кинулся в воду, чтобы скрыть правдивость их предположений; он по-прежнему держал Страянку за руку, и женщина, бросив коня, поплыла за ним. Потом они сохли нагие в теплом весеннем воздухе на траве, а мегаранин Агий и Аякс пели стихи из «Илиады» и греки, на потеху сакам, растирались оливковым маслом и стигилами. Потом Матракс и Страянка пели по очереди бесконечную песнь о любви и мести. Киний заметил, что к ним присоединился царь. Потом Страянка умолкла и села спиной к его спине, словно они старые боевые товарищи. Ей принесли одежду; она оделась и дала ему свободное одеяние из светлой кожи с такими же украшениями, как у нее. Одежда была варварская. Тем не менее он ее надел.

Царь сидел как на иголках, явно недовольный, потом отвернулся, когда Киний надел рубаху. Позже, когда Страянка поцеловала Киния — потянувшись за вином, — царь встал и гневно заговорил с ней по-сакски.

Страянка забросила за спину высыхающие волосы, взглянула на Киния и кивнула царю.

— Мой ум знает, — отчетливо сказала она. — И управляет моим телом.

Царь повернулся и ушел в темноту.

Теплая спина Страянки продолжала прижиматься к спине Киния, ее рука лежала в его руке, и он снова был счастлив, насколько может быть счастлив тот, кому осталось жить несколько недель.

Утром все войско лежало почти без чувств от усталости и пьянства, и уничтожить его могла бы горстка гетов. Киний никогда не видел, чтобы войско после победы вело себя иначе, но все же думал, что стоило бы выставить дозоры.