Тиора - [126]

— Еще сколько себя помню, моя мать работала, не покладая рук, но с каждым годом становилось лишь хуже и хуже. Элиты игрались в свои политические игры, а народ нищал все больше и больше, и продолжает нищать до сих пор. И это в одной из самых богатых ресурсами в мире стране. Поэтому я решил уже давно, что я никому ничего не должен, кроме своей матери. И уж тем более я ничего не должен своей стране. Я даже в армии отслужил. Кто-то скажет, что страна меня бесплатно выучила, платя деньги учителям и прочее и прочее. Чушь. Выучила меня моя мать. Начиная от детского сада, за который она платила из своего кармана и заканчивая институтом. Все остальное она оплатила в виде своих налогов с мизерной заработной платы, и даже если налоги эти были небольшими, она сполна выплатила все потом, кровью и здоровьем, которое она каждый день оставляла на каторжной работе.

С парня градом лился пот, но он как будто и не замечал палящего солнца Сахары.

— Так что если ты казнишь меня, то страдать будет лишь моя бедная мать, которая и так выстрадала слишком много, практически не видя белых полос в своей жизни. Конечно, правительство и сам президент будут раздувать щеки в праведном гневе, шля ноты протеста и осуждая перед телевизионными камерами такие варварские действия и терроризм в целом. Они будут устраивать всю эту показуху, набирая себе политических баллов и получая еще одно прикрытие для принятия очередных антинародных законов под видом борьбы с терроризмом. На самом же деле, такие законы принимаются лишь для того, чтобы держать народ на коротком поводке, создавая авторитарный режим, при котором всех ропщущих можно легко заткнуть и дальше воровать миллиарды, выводя их через офшоры какого-нибудь Кипра или Панамы, обеспечивая себе роскошную жизнь. Так что твоя экзекуция ничего не даст, халиф. Наоборот, российские элиты тебе скажут «Большое спасибо» за такой подарок. Страдать же будет лишь моя мать. А народ? Ну, что народ? Пообсуждают и разойдутся. Для русского народа это все уже как обыденность, их этим не напугать.

Марк с яростным воодушевлением рассказывал свою историю жизни и жизни простых людей в его стране. Он добрался и до истории о бывшей жене и своем неудачном браке, предвосхищая тем самым самую главную мысль, мысль о своем бремени, своем испытании, с которым ему придется идти всю свою жизнь, если ему будет суждено сегодня выжить. Юноша рассказывал о своем путешествии в Гонконг, о Саибе, и о том, как приехал с ним в Каир и работал на него в Хан аль-Халили, затронув и террористический акт, в который ему довелось попасть. Потом он начал описывать свою странную болезнь, с чего все началось, как протекало, что происходило и происходит с ним во время самых сильных панических атак, и как каждая из них превращается в настоящий Ад с ощущением медленной мучительной смерти, и при этом самое главное — осознанной смерти. Конечно, парень не умирал в этот момент (хотя кто знает, полностью об этом не знают никакие врачи, вплоть до психиатров), но каждый такой приступ был настолько силен, что каждый такой раз он думал, что это конец: настолько ужасны были симптомы и их проявления, некоторые из которых невозможно даже описать.

— Видишь, халиф? Я живу в Аду уже много лет, каждый день, борясь с самим собой, и эта дрянь, которая меня постоянно мучит, может настигнуть меня в любой момент, мучая меня и доводя до осознания того, то вот-вот я умру, но умру медленно паршивой смерть. Так что твой нож для меня не так страшен, особенно если ты подаришь мне быструю смерть.

Абдуллах аль-Бакир сидел, сурово хмурясь и слушая длинную речь юноши, вся жизнь которого была сплошным страданием с небольшими светлыми пробелами между черными тучами неудач. У него не было жалости к парню, но халиф отмечал, что есть в этом юноше что-то такое необъяснимое, странное, возможно, немного чудаковатое и наивное, что даже каким-то образом располагает к себе. К тому же его аргументы были не лишены смысла. Воистину, пути, по которым Аллах ведет людей, сложны, и конечная цель ведома лишь Ему одному.

Внезапно мысли халифа вернулись в реальность, и он, останавливая рассказ Марка, спросил:

— Погоди, парень. У меня вопрос. Почему ты ушел от этого человека в Каире, да еще и туда, где тебя точно подстерегала бы опасность. Ты ведь знал, что эти места опасны. Что подвигло тебя идти дальше таким путем?

Юноша оторопел и несколько долгих секунд смотрел на аль-Бакира.

— Халиф, — подумав и взвесив все, начал он. — Я не знаю, как ты отнесешься к тому, что я тебе расскажу по поводу своих мотивов покинуть Саиба, но если уж на то пошло, что я описываю тебе всю свою историю и жизни, и болезни, и своего путешествия и его мотивов, то в целом я уже не вижу причин не говорить и об этом моменте, даже если ты сочтешь меня чудаком, сумасшедшим или просто не поверишь мне, махнешь рукой и окончишь мою жизнь. Уже даже терять нечего.

Абдуллах аль-Бакир повернулся к наемнику, на что тот лишь почесал подбородок рукой, пожимая плечами.

— Говори, парень. Вся твоя история достаточно удивительна для обычного человека, так что еще одна странная история не сделает ее хуже.