Тинко - [99]
А почему бы ему, Кимпелю, и не принять похвалы бедняка, даже если она не заслужена? Сами же напрашиваются. Лысый черт все вертелся перед зеркалом, но в то же время внимательно поглядывал на дедушку, который сидел на диване.
— Люди-то говорят, ты от обоих теперь избавился? И от младшего тоже?
— Кончено! Все кончено! — замахал вдруг руками дедушка. Слезы так и покатились у него по щекам, словно талая вода с крыши.
— Небось своих-то плеткой не отхлестал, как моего? — спросил его Лысый черт.
А дедушка склонил голову набок, будто он сидит в темном лесу и к чему-то прислушивается. Потом вдруг сказал:
— Нора кротовья!
— Что ты за чушь несешь?.. Отвечай, когда я спрашиваю, Краске!
Дедушка вздрогнул.
— Что? — переспросил он.
— Говори: отлупил ты его, как моего отлупил?
— Бог все видит! — Дедушка встал и в нерешительности остановился посреди комнаты. — Верно, побил я Фрица. Да покарает меня за это господь! А побить-то мне надо было своего. Виноват, ошибся. Ваш-то ведь обезьяной вырядился, я и подумал…
— «Думал, думал»! — проворчал Лысый черт. — Излупил ты его. Весь в синяках он вернулся. Люди мне всё рассказали. А разве парень виноват, что мои работники тебе вместо пшеницы рожь посеяли?
— Провалиться мне на этом месте! Не потому это все вышло, совсем не потому! Я ведь думал…
— Опять ты все «думал»? — Лысый черт надел куртку, отодвинул дедушку в сторону, словно стул, и спросил: — Где моя плеть?
— У вас в саду, хозяин. Там она должна быть.
— Тащи сюда!
Дедушка глубоко вздохнул и пошел в сад за плетью. Найдя плеть, уже занесенную песком, он поднял ее и принес Лысому черту. А Лысый черт, уже с мешком за спиной, как раз закуривал сигару.
— Ну что еще скажешь, Краске?
— Да что уж тут говорить, — ответил, протрезвев, дедушка. — Своих мне надо было драть. Собственных! Клянусь вам: попадутся мне на глаза — обоих вздую!
— Да чего там! Ты радуйся, что красных тараканов из кухни выжил! А клясться ступай к пастору, господу богу клянись, коли хочешь, а мне-то зачем? Мне ты делом дружбу свою докажи, а не плеткой! Понял?
И Лысый черт ушел, оставив дедушку стоять посреди комнаты.
Потом дедушка снова отправился в трактир. А там, словно золотистые мухи на навоз, уже слетелись все любители выпить на даровщину. Среди них был, конечно, и Фимпель-Тилимпель. Дедушка угостил и Фимпеля-Тилимпеля и всех остальных. Пусть знают, каков он, Краске-хозяин! Вот и придворный шут у него объявился, точь-в-точь как у всемогущего друга Кимпеля.
Фимпеля-Тилимпеля пьяницы заставили окунать голову в таз с помоями и доставать со дна монетки. Зрители, которых привлек пьяный шум, говорили, покачивая головами: «Старик Краске с ума сошел!» — и уходили прочь.
Потом пьяницы загнали в трактир хозяйскую свинью, посадили на нее Фимпеля-Тилимпеля и приказали ему играть на кларнете. При этом они дергали свинью за хвост, чтобы та визжала еще громче, чем Фимпель играл. Свинья в конце концов сбросила Фимпеля-Тилимпеля и забилась под стойку.
В сумерки перед нашим домом останавливается целая процессия. Это пьяницы привезли дедушку на тачке. Он лежит без движения. Перед тачкой шагает Фимпель-Тилимпель и наигрывает песенку про спившегося кузнеца.
— Господи Исусе! Да что вы с моим стариком сделали? До смерти его упоили! Изверги! Жандарму на вас пожалуюсь! — Бабушка суетится, точно муравей в развороченном муравейнике.
Кряхтя и давясь от смеха, пьяницы относят дедушку в горницу, бросают его на кровать и, горланя, уходят.
— Это бес за старика Краске деньгами сорил. Бежим, пока старик не очухался!
Квакающий кларнет Фимпеля-Тилимпеля постепенно стихает за выгоном.
У дедушки лицо все черное. Это пьяницы вымазали его ваксой — негра из него хотели сделать. Только седые усы торчат на черном лице, точно пучок заиндевевшей травы посреди лесного гарева.
Наступает ночь и все прикрывает своим черным покрывалом: дедушкино лицо, его пьяный храп, бабушкины стоны и мелкую дрожь, что сидит во мне целый день, будто тысячи древоедов точат мое сердце.
Глава двадцать первая
Вот уже три дня, как дедушка лежит в постели. Он почти не двигается, не ест, не говорит. Только когда речь заходит о том, чтобы позвать доктора, он с угрозой сжимает кулак.
Пьяницы — те как мухи навозные, а Шепелявая — все равно как добрый ангел. Она издалека чует, где требуется помощь.
— Вот и я, Минна, — говорит она, войдя к нам.
От горя и забот наша бабушка все время как в тумане ходит.
— Тебе что, Шепелявая?
— Подумала я, подумала и решила, что у вас сейчас не рай божий. Пришла вот подсобить тебе.
Бабушка только молча кивает и рукой вытирает слезы.
Шепелявая работы не боится. Работа так и кипит в ее сильных руках.
— Вы думаете, Шепелявая уже и не может ничего? Может. Очень даже может.
Вычистив Дразнилу, Шепелявая выгребает навоз из хлева. Мерин застоялся и брыкается, но она так по-мужицки прикрикивает на него, что наш Дразнила с испугу прижимается к стенке.
На выгоне и у нас в садике птичий гам делается все громче. Зяблики так и заливаются. Воробьи громко чирикают и дерутся из-за самочек. Вороны, покинув деревню, улетают в лес. Над освободившимися от снега полями проносятся куропатки.
