Тинко - [79]

— В красной юбке… ах, нет, нет,

Здесь пастушки больше нет!

Туфли бабушка давно уже потеряла и теперь танцует в одних чулках. Дедушка левой рукой отбивает такт, хлопая себя по ноге. А мне неприятно, что бабушка пляшет. Я больше люблю, когда она спокойно сидит на припечи. Если бы люди увидели, как бабушка пляшет, они бы стали смеяться. Потихоньку я включаю радиоприемник. Музыка, словно ветер, врывается в нашу комнату. Бабушка, покачиваясь будто высохший листочек на ветру, бредет к скамье.

— А наш дядя Маттес вот как будет плясать! — кричу я и делаю стойку на диване.

— Про ящик с музыкой мы с тобой и забыли! — говорит дедушка и проводит гребешком по своей ежиком стриженной голове.

Друг Кимпель уже посеял нашу пшеницу. И когда это он только успел? Мы и не заметили. Один сатана ведает когда! Мы только рожь Кимпелю отвезли. За каждый центнер пшеницы — два центнера ржи. С тех пор как мы получили письмо от дяди Маттеса, у нас кишмя-кишат всякие карлики, которые приносят счастье. Сев мы уже кончили, и никакой бургомистр Кальдауне нам не страшен. Осталось только поднять зябь под яровые, и мы «выскочим чистенькие». Пусть тогда зима наступает! Сам ландрат может приезжать и осматривать поля. У землероба Краске в земле все, чему положено в ней быть, до того как выпадет снег.

В воскресенье дедушка отправляется на участок, где другом Кимпелем посеяна пшеница. Ему страсть как хочется посмотреть, не дала ли она уже ростков. На дедушке белая манишка, он шагает, заложив руки за спину, и всю дорогу только и думает о том, какое доброе хозяйство он представит на суд дяде Маттесу. Нагнувшись, дедушка отколупывает комочек уже начинающей твердеть земли. Вон и зернышко показалось, и росточек уже виден. Дедушка кладет зернышко на ладонь, чтобы получше рассмотреть. Это ржаное зерно. Неужели друг Кимпель ему нечистую пшеницу посеял? Дедушка выковыривает еще одно зернышко, и опять это оказывается рожь, а не пшеница. Что ж ты наделал, друг Кимпель? Неужели дедушке в будущем году, как раз когда дядя Маттес вернется, быть пропечатанным в газете?..

Злой-презлой, Лысый черт расхаживает по гостиной, убранной по-воскресному.

— Ну вот, теперь ты сам видишь, Краске-хозяин, какое тут может быть доверие к работникам. Уж не думаешь ли ты, что я сам должен был пойти с сеялкой к тебе на делянку?

Нет, этого дедушка не думает. Но подозрения его так и не рассеиваются. Ведь Лысый черт сам советовал ему сеять рожь, а не пшеницу, как приказано.

— Оно, конечно, верно, хозяин, да я вот было подумал, потому как вы мне сами говорили… чтоб я рожь сеял и наплевал, мол, на ихние все приказы.

— Что верно, то верно, это я говорил. Но ты же не захотел, а сказал, чтоб я пшеницу посеял, и мы с тобой поменялись: ты мне — рожь, я тебе — пшеницу. Мне ведь что дорого? Дружба наша. Видит бог, она мне дороже всего.

Дедушка даже встает. Какие слова! Не каждый день такие услышишь! Этот человек цену дружбе знает.

В дверь стучат. «Войдите!» Дверь резко открывается. В комнату влетает самый молодой батрак Кимпеля.

— Ты что, порядка не знаешь? Лень постучать, как положено у приличных людей? — кричит на него Лысый черт и, не останавливаясь, ходит взад и вперед по комнате.

— Я же стучал, господин Кимпель.

— Ты ворвался, будто тебя кто сзади головешкой прижег. У господ положено все чинно-мирно, понял?

Дедушка в подтверждение кивает головой. Он очень зол на распустившихся батраков.

— Я сегодня вечером не буду мерину компресс менять, — заявляет молодой батрак.

— Это еще почему?

— Я хочу на танцы в Зандберге пойти.

— Я, я, я… все я да я! Лошадь больна, а ты на танцульку собрался? Вон, и все! Вон, я сказал!

Но батрак не торопится уходить:

— Я уже третье воскресенье подряд все на конюшне сижу.

Тут терпение дедушки лопается.

— Это ты у меня озимые сеял? — спрашивает он.

Батрак кивает.

— Пошел прочь! — выпроваживает Лысый черт батрака.

Работник уже подходит к дверям, но дедушка нагоняет его, хватает за воротник:

— Ты почему рожь посеял, осел долгоухий? Тебе было велено пшеницу сеять, а ты — рожь?

Молодой батрак скрежещет зубами:

— Рожь велено было — я рожь и посеял.

Снова вмешивается Лысый черт:

— Да пшеница на гумне в мешках стояла… Чего мелешь?

Парень отвечает хриплым голосом:

— Вы сами сказали: «Пшеницу не тронь. Этому бобылю Краске рожь посей, да пореже. И ржи с него достанет». Так и сказали… А теперь давайте мои документы!

Батрак выскакивает вон. Дедушка и Лысый черт уставились друг на друга. Много на свете слов, куда больше тысячи, а они ни одного не могут подобрать. Дедушка хватается за шапку. Дружбе конец. Лысый черт попался.

— Шутки вы, что ли, не понимаете, Краске-хозяин?

— Шутки?

— Разве в прошлом году ты меня не обвел вокруг пальца? В черном-то списке, что в правлении висел, я один значился? Ты и ухом не повел, когда твой сынок-коммунист все обделал, чтоб ты в список не попал!

Вон оно, оказывается, откуда ветер дует! У дедушки даже язык отнялся. Он не знает, что и думать.

— Да меня ж в газете пропечатают. Все в меня пальцами тыкать начнут, будто в грешника на тайной вечере.

— А ты думаешь, все даром дается? Нет, тут надо и выдержку иметь, если хочешь показать верность старым немецким обычаям. А мне сдается, что выдержки у тебя нет. Как был бобылем, так им и остался. Кролик — он ведь все равно кролик, хоть и жрет ту же капусту, что и заяц.