Тимур. Тамерлан - [9]

И ангелы мести поддержат тебя.

Пусть враг твой силён и всеведущ, как див,

Ты всё ж воспаришь, за себя отомстив!

Фирдоуси, «Шах-намэ»

В отличие от своего предшественника, Тимур любил города, но так получилось, что, став правителем Кашкадарьинского тумена, он, как и Хаджи Барлас, вынужден был жить вне пределов родного города. Остаток лета, осень и зиму он провёл, кочуя со своей постепенно разрастающейся свитой по предгорным областям между Яккабагом и Гузаром.

Вынудил его к этому всё тот же чагатайский хан Токлуг Тимур. Одной рукой он вручил молодому барласскому вождю ярлык на управление здешними землями, другой посадил в Кеше свой гарнизон: сотню всадников во главе с хитрым и подозрительным Баскумчой.

Тот был крив на один глаз, но зато другим внимательно следил за каждым шагом вновь назначенного правителя. Вмешивался в его распоряжения и всячески норовил показать горожанам, кто тут настоящий хозяин.

Первая стычка произошла из-за базарных весовщиков. Базарный староста, назначенный Тимуром, изгнал из города четверых гератцев, которые наживались, скупая более полновесное самаркандское серебро и пуская в оборот некачественное пешаварское. Баскумча арестовал старосту и посадил в зиндан[18], а гератцев обласкал и назначил базарными весовщиками. Теперь выдача гирь и аршинов зависела только от них, что открывало самые широкие возможности к мздоимству. Купеческая депутация явилась к Тимуру с жалобой. Выслушав их, он вмешался. Баскумча, видя решительность правителя, пошёл на частичные уступки: освободил базарного старосту из тюрьмы, лишил гератцев права заниматься весовым делом, но настоял на том, чтобы купеческое сообщество приняло их в свою среду и выделило им пожизненные места для лавок. Тимур, затаив злость, вынужден был пойти на этот компромисс.

Первая стычка не стала последней. Пользуясь тем, что в полуразрушенной цитадели Кеша стояла сотня чагатайских воинов, одноглазый сотник наглел всё больше и больше. На беду, он был неутомим и не делал различий между крупными и мелкими делами. Ему было дело до каждого водоноса, до каждого не там привязанного верблюда. И днём и ночью можно было видеть его фигуру в чёрном халате и высокой шапке с собольей оторочкой. Сидя на своём туркменском жеребце, он ощупывал подозрительным взглядом каждого проходящего мимо.

Откровенно говоря, Тимур недоумевал. Зачем чагатайскому хану нужно было отдавать ярлык на управление ему, местному батыру, если он собирался приставить к нему такого помощника? Не мог хан не понимать, что наносит правителю оскорбление и тем самым приобретает в нем будущего врага.

Случай помог Тимуру во всём разобраться.

Охотился он как-то к северу от Кеша, и Мансур, с тремя всадниками загонявший ланей, прискакал к нему, таща на аркане какого-то человека.

   — Пытался сбежать от нас, когда мы его окликнули, — объяснил Мансур.

Человек был примечательный. По виду, несомненно, туркмен. Красная борода, бритая голова и рваная ноздря. Впрочем, рваная ноздря — отличие не племенное, а индивидуальное. Мансур ударом плётки заставил его встать на колени, но и стоя на коленях, непонятный пленник сумел сохранить независимую позу.

   — Кто ты? — спросил Тимур по-чагатайски[19], но ответа не получил. Тогда он повторил вопрос по-фарсидски[20]. На всякий случай повторил, потому что понял, что туркмен ничего не скажет, хотя бы вопрошал его голос небесных труб.

   — Обыщите его, — приказал Тимур.

За пазухой халата была обнаружена меховая шапка с красным околышем. Это был головной убор гонца в Чагатайском ханстве.

   — Эта шапка была у него на голове, когда вы его увидели? — спросил Тимур у своих нукеров.

   — Нет. Когда мы за ним погнались, на голове у него была обычная туркменская шапка. Потерялась, когда мы волокли его сюда.

   — Обыскивайте дальше, у него должно быть письмо.

Письмо действительно отыскалось, было зашито в полу халата.

   — Кому ты вёз его? И что в нем написано?

Гонец молчал.

Тимур знал, что секретные послания обычно составляются в виде иносказаний. «Надо будет обратиться к Шемс ад-Дин Кулару», — подумал он. — Во-первых, он грамотен, во-вторых, он умён, он поможет добраться до смысла, заключённого в этом письме». Сам правитель не умел ни писать, ни читать и не научился этому искусству до конца своих дней.

   — Ты напрасно молчишь. И без твоих ответов я почти всё понял. Ты тайный гонец. Свою шапку ты должен был надеть, только переправившись через реку Сыр. Там тебе как гонцу ханского двора оказано было бы полное содействие. Ты скачешь в кочевую ставку Токлуг Тимура. Да? Почему ты всё ещё молчишь? Я ведь угадал, правда?

Повинуясь незаметному жесту Тимура, сзади к туркмену подошёл один из нукеров и накинул тому на шею тонкую удавку. Так бескровно убивали по степному обычаю. Став полуосёдлым мусульманином, сын Тарагая оставил не все степные привычки.

   — Навряд ли ты так таился бы, везя послание самому Токлуг Тимуру. Чего может бояться гонец властителя чагатаев на землях Чагатайского улуса?

Удавка начала затягиваться.

   — Ты вёз это послание тому, кто не хотел бы, чтобы хан узнал о нём. Кто этот человек? Скажи мне, и я отпущу тебя. Ты ведь знаешь меня — я Тимур, сын Тарагая. Любой в Кеше скажет, что моё слово твёрдо.