Тихий тиран - [87]

Елена улыбнулась, услышав, как он вскоре засопел носом. Ей вдруг подумалось, что она ловко кого-то обманула. Все ждут, все волнуются, суетятся… А она взяла и сбежала!

Свой приход к Крупиной в тот мартовский вечер, когда неожиданно закрутила метель, Елена и сейчас, пожалуй, не могла бы объяснить. На улице никого не было: выпала та самая погода, когда хороший хозяин собаку не выпустит… Елена шла, закутавшись в поднятый воротник, снег слепил глаза, два раза ее чуть было не свалил сильный порыв ветра, но она удержалась на ногах и вдруг испугалась, что вот сейчас упадет, и ее заметет снегом, и она не сможет выбраться из сугроба. Ей стало жутко, и она, прорываясь сквозь ветер и снег, попыталась бежать, а ноги стали бессильными, словно кто-то уцепился за них, не давая оторвать от земли.

Она увидела остановившийся трамвай, темный и пустой. Ей стало еще страшнее. И вдруг впереди вырос дом. Елена однажды уже видела этот дом: ехала в машине Кулагина, и он показал на него, насмешливо заметив: «Если вам когда-нибудь захочется в гости к Тамаре Савельевне, она живет тут, в квартире номер девятнадцать!»

«А вы полагаете, Сергей Сергеевич, что мне когда-нибудь захочется?» — рассмеялась Елена.

И вот теперь захотелось. Странно, может быть, только потому, что она испугалась и побежала искать спасения, но почему в квартире номер девятнадцать?

Дверь открыла Тамара. Увидев Елену, отступила на шаг и удивленно спросила:

— Вы ко мне?

Будто бы она могла прийти к кому-то другому в этой квартире.

— Да… Можно?

— Ну, разумеется! — поспешно распахнула дверь Тамара. — Как вас снегом-то замело! На улице ужас что делается. Проходите… Проходите и раздевайтесь.

Елена подошла к вешалке, сняла шубку, повесила на деревянные плечики, машинально взглянула на себя в большое зеркало, поправила волосы.

— Будем пить чай? — скорее утвердительно, нежели вопросительно, сказала Тамара. — С клубничным вареньем…

— Мое любимое, — отозвалась Елена.

— И мое тоже.

Елена села в кресло, оглядела комнату. Большая, светлая, с двумя окнами, мало мебели, много книг, на стене — небольшая гравюра. В углу — письменный стол, на нем — пишущая машинка с заложенным листом.

Тамара вернулась, неся на подносике две чашки, чайничек, сахарницу, изящную вазочку с вареньем. Поставила на журнальный столик.

Она держалась легко — внешне, — но все же в ее движениях, интонации голоса чувствовалась скованность, ожидание.

— Вы удивлены, что я пришла к вам? — спросила Елена.

— Пожалуй, есть немного.

— Я не хотела приходить. Это случайно вышло… А знаете, Тамара Савельевна, я вас, наверное, полюбила. Вам не смешно меня слушать?.. — Она смотрела мимо Тамары, на гравюру, на которой был изображен бой двух фрегатов. — Это у вас подлинник?

— Что? — Тамара не сразу сообразила, о чем она спрашивает. — Ах, гравюра… Да, подлинник… От деда осталась. Он был моряком и, сколько его помню, мечтал о внуке. Да вот не дожил… За что же вы меня полюбили, Елена Васильевна?

— Не знаю… Я бы вас ненавидеть должна… Мы с вами антиподы, Тамара Савельевна…

— А вам не кажется любопытным, — улыбнулась Тамара, — что именно мы с вами спасли Манукянца?

— Я об этом уже думала, — кивнула Богоявленская.

— По-моему, вы преувеличиваете, Елена… И ненависть и влюбленность… Ведь в жизни больше полутонов.

Она назвала ее просто по имени, без отчества, сделав это почти машинально, но почувствовала, что теперь ей станет легче говорить.

— Вы правы, диссертация действительно не играет роли, потому что во всем остальном и вы и я — врачи. И все же поговорим о диссертации… Если хотите.

— Зачем? — отмахнулась Елена.

— Нужно, — упрямо сказала Тамара. — Знаете, Елена, жил на свете один талантливый врач и делал поразительно смелые операции. По справедливости, он должен был стать профессором, а умер рядовым хирургом. И после него не осталось никаких работ, если не считать двух-трех статей, в которых он обобщил опыт других. А его опыт ушел вместе с ним… Знаете, почему он не стал кандидатом или доктором наук?

— Он умер молодым?

— Да. Тридцати восьми лет… Ему было некогда получать звания и степени. Он спасал людей. Он каждый день кого-нибудь спасал. Понимаете?

— И вы убеждены, что он никогда не получил бы степень?

— Почти уверена.

— Вы меня считаете бездарностью?

— Это слишком сложный вопрос, чтобы ответить на него однозначно. — Тамара не лукавила. Она говорила искренне, потому что и в самом деле невероятно сложно выносить окончательный приговор.

— Допустим, что я бездарность, нахально рвущаяся в науку, — нервно перебила Елена. — Тогда тем более глупо!..

— Что?

— Я говорю о вашем знакомом… Не две ли мы стороны одной медали? Я бездарность, написавшая убогую диссертацию, а он талантливый человек, предпочитающий ее не писать. Выходит, наука теряет и от него и от меня в равной мере?

В этом была своя логика.

— Вы спросите, почему я рвалась в кандидаты наук? — продолжала Елена. — Я вам отвечу. Потому что я хотела по-настоящему заняться наукой. Без степени это сделать гораздо труднее. Да, я честолюбива. А что в этом плохого?

— Елена, — тихо сказала Тамара, — в моих глазах вы уже утвердились. Во время реанимации Манукянца. Вы врач. А это самое главное…