Тихий тиран - [80]

— Выходит, — сконфуженно развел руками профессор. — Но если говорить конкретно о наших делах, то мы с Виктором Дмитриевичем принесли сверстанный годовой план… Хотелось бы ознакомить вас с кругом наших проблем и устремлений.

— Буду признателен. — Фирсов машинально водил карандашом по стеклу и вдруг спросил: — Сергей Сергеевич, у вас были случаи отчисления аспирантов?

— Бывали, — вместо Кулагина ответил Фатеев, — совсем недавно Сергей Сергеевич подписал приказ об отчислении одного…

«Мог бы и по-другому сказать: «Мы отчислили…» А то — «Сергей Сергеевич подписал…» — Кулагин недовольно заерзал на стуле.

— За что? — поинтересовался Фирсов.

— За порчу мебели. Штанами протирал стулья, флиртуя с медицинскими сестричками… А резать и штопать так и не научился, — резко сказал Фатеев.

— Ясно! — улыбнулся Фирсов. — И много таких случаев?

— Нет, — поспешно вмешался Кулагин, — за два года, кажется, всего лишь три. Это очень маленький процент, Палладий Алексеевич…

— Кстати о процентах, — перебил Фирсов, — а сколько процентов диссертаций пылится на полках?

— Вы говорите вообще или имеете в виду наш НИИ? — осторожно спросил Кулагин. В вопросах первого секретаря он не уловил никакой определенной системы. А Сергей Сергеевич за свою многолетнюю «руководящую практику» научился почти мгновенно ориентироваться в настроении собеседника, почти сразу же угадывать, что его интересует.

— Я говорю о вашем институте, профессор.

— За точность не ручаюсь, но что-то около пяти процентов…

— Это еще нужно уточнить! — вмешался Фатеев. — Я думаю, не меньше половины… Пять процентов с потолка взяты.

— Я же сказал, что за точность не ручаюсь, — обиделся Кулагин.

— Уточните, пожалуйста, — доброжелательно сказал Фирсов, — и приложите к вашей разработке… Это очень интересно и крайне важно.

— Понимаете, Палладий Алексеевич, дело даже не в том, сколько диссертаций пылится… — гнул свое Фатеев. — Это далеко не показатель уровня. Диссертация может валяться на полке не потому, что она плоха… Главный вопрос — насколько актуальна та или иная проблема. Я недавно разговорился с одним врачом… Обыкновенный врач-практик, всю жизнь проработал в больницах и поликлиниках. Мудрый человек, знаете ли… Мы с ним когда-то вместе стажировались. Ну вот, встретились, идем, беседуем. Вдруг он остановился, взял меня под руку и хитрит: «Скажи, Виктор, не тянет ли тебя назад в больницу? Молчишь?. Ну, будем считать, что не тянет… Значит, ты теперь окончательно стал ученым. Это очень хорошо, Виктор, очень хорошо… Да, кстати, ты не знаешь Громова?.. Так-таки и не знаешь? Это же крупнейший медик! Защитил кандидатскую, потом докторскую… И все — на мышах! А теперь заведует хирургической клиникой…»

— А резюме сей притчи? — спросил Фирсов, похохатывая.

— Резюме? — пожал плечами Фатеев. — Увы, Палладий Алексеевич, это не притча, а правда… Скажите, вы осудите нас, если мы не выполним план по диссертациям?

— Планы пишутся для того, чтобы их выполнять, — ответил Фирсов, — иначе их и составлять не стоит.

— А может быть, чем меньше диссертаций, тем лучше? — Фатеев почувствовал, как Кулагин толкает его ногой и умолк, хотя обо всем этом он думал и размышлял много дней и ночей, споря с самим собой, с другими людьми, чаще всего не медиками, ибо среди медиков, как это ни парадоксально, друзей у него почти не было. Правда, в последнее время сблизился с Пашей Колодниковым, но до дружбы было еще далеко: просто, встречаясь, они не раздражали друг друга…

— Максималистский подход к решению проблемы всегда опасен, — возразил Фирсов, — уж хотя бы потому, что у максималистов никогда не хватает времени для обоснования своих решений…

— Я не максималист, — горячо возразил Фатеев, — поверьте на слово!.. Может быть, как раз потому, что я хирург и мне приходится иметь дело с режущими предметами.

Фирсов окинул Фатеева взглядом, промолчал.

— Мы этот вопрос не решим сами, — поспешил вмешаться Кулагин, — хотя в словах доцента Фатеева много справедливого.

И снова Фирсов промолчал, только теперь внимательно посмотрел на Кулагина, и тому стало не по себе и от его взгляда, и от его молчания.

— Кстати, когда у вас ближайшая защита? — спросил наконец Фирсов.

— Я не помню сейчас, — наморщил лоб Кулагин, — уточню и позвоню вам… Хотите послушать?

— Приехал бы, да боюсь, ничего не пойму, тем более латынь не изучал.

— Защищаются на русском языке, — вставил Фатеев, — в самом деле, приехали бы!..

— Постараюсь…

Палладий Алексеевич проводил их до дверей, прощаясь, задержал в своей руку Кулагина, с легкой иронией сказал:

— Кстати, профессор, насколько я знаю Рубена Тиграновича Манукянца, он не согласится долго лежать в отдельной палате. Ему человеческое общение требуется, такая уж натура… Ну, это так, между прочим…

Кулагин смешался: «Откуда он знает про отдельную палату?»

— Придется Манукянцу потерпеть, — проворчал он, — в крайнем случае к вам обратимся за помощью!.. Дела-то у него неважнецкие.

— Вы его обязательно поставьте на ноги, — серьезно сказал Фирсов. — Я очень на вас надеюсь…

Когда Кулагин и Фатеев вышли, Фирсов вернулся к столу, карандашом написал на листке календаря: